К. Глинка

Содержание

2.2.5 Условия для возникновения смешного

После чего следовала пауза. Пауза затягивалась. И только секунд через 10 до публики доходило, что это была шутка и по залу прокатывался нарастающий смех.

Фрейд справедливо полагал, что юмор лучше воспринимается в благоприятствующих его восприятию обстоятельствах. Опытный тамада начинает по-настоящему шутить после нескольких рюмок, принятых гостями. Разогретые гости легче настраиваются на юмористический лад. Граница эта очень тонка. Один из записных остряков поведал автору, что однажды и этот приём не сработал.

— Понимаешь, – говорил он, – начал я, как обычно, выдавать хохмы после третьей. Вижу – не идёт, не смеются. В чём дело? Потом понял: холодно было в помещении, от трёх первых порций публика не разогрелась.

Цель суждения Локк видел в том, чтобы избежать заблуждений, основанных на случайном, несущественном сходстве.

Остроумие, считал он, лежит прежде всего в сближении идей и в их объединении, быстром и разнообразном, которое дает ощущение удовольствия.

А. Лук подошёл очень близко к разгадке юмора, когда пытался проанализировать роль временного фактора в реакции на комическое. Он цитирует Марка Твена в его анализе важности паузы и приходит к выводу, что для уяснения соли шутки, анекдота требуется определённое время.

Если мысль эта станет сразу же ясна или, напротив, понадобится слишком долго доискиваться до неё, то эффект остроумия в значительной мере ослабевает, а иногда и вовсе улетучивается. Впрочем, случаи, когда острота доходит до слушателей спустя несколько дней и вызывает смех, не так уж редки. Но всё же существует некоторое оптимальное время уяснения.

Мирослав Войнаровский определил юмор как

неожиданность, резко превращающуюся в понимание.

Он, как и А. Лук, подошёл очень близко к разгадке смешного, уделив внимание фактору времени. Войнаровский писал:

Человеку не удаётся предсказать заранее, что будет сказано и наступает некоторая пауза, задержка в понимании. Недаром анекдоты устроены как простые и неожиданные загадки: надо быстро оправиться от неожиданности, а потом разгадать, что же имел в виду говорящий. Поиск отгадки не должен занимать много времени. Не более 10 секунд. Иначе смешной эффект исчезает. Почему это происходит – можно гадать, но это уже совсем другой вопрос.

Еще более важно, чтобы озарение наступало разом, резко, почти мгновенно. Если озарение наступает поэтапно, как при решении задачи, то смешного эффекта не будет. Это значит, что искомая разгадка должна быть очень простой, неразделимой на много шагов, каждый из которых надо отгадывать последовательно. Озарение должно наступить быстро – не более, чем за 1, максимум 2 секунды после того, как человек начал догадываться о разгадке. Тогда возникает этот самый эффект – подобный вспышке, удару барабана или толчку, который внешне разряжается в смех или улыбку.

Однако, когда мы понимаем смысл, спрятанный в аниксе, это доказывает нам, что мы всё-таки достаточно умны. Это снимает с нас подозрение в глупости. Что вызывает радость. Этим же объясняется и требование быстроты озарения. Если мы слишком долго разгадываем аникс, значит мы глупы. Если мы разгадываем его шаг за шагом, плавно, то это выглядит как более серьёзные усилия, чем ответ, полученный мгновенно в результате озарения.

Приятно возвыситься над другими, но особенно приятно возвыситься над великими. Ясно, что трудный путь для честолюбия — совершить нечто великое – в данном случае особенно сложен. Остается лёгкий путь – через унижение других.

Александр Лук полагал, что

быть может, то общее, что есть во всех приемах остроумия, – это выход за пределы формальной логики.

В разобранных им вариантах остроумия: нелепости, ложного противопоставления, ложного усиления и других — этот выход за пределы формальной логики выражается просто в нарушении закона тождества, закона противоречия, закона исключённого третьего и закона достаточного основания. Лук приходит к великолепной догадке:

Отыскание и внезапное осознание логической ошибки, особенно чужой, и есть, вероятно, та пружина, которая включает положительную эмоцию и сопутствующую ей реакцию смеха, – при условии, если нет причин, подавляющих положительное чувство. Смех в данном случае – выражение интеллектуального триумфа от нахождения ошибки.

Это высказывание А. Лука приоткрывает нам завесу над тайной смешного, но не даёт ответа на главный вопрос. Если смех является выражением интеллектуального триумфа, то почему ещё больший интеллектуальный триумф не сопровождается приступами смеха? Человек ликует, поняв незначительную загадку в телеграмме:

Рабинович не стоит и не лежит или заметив опечатку в стихотворной строчке:
И шестирылый серафим на перепутье мне явился.

Но почему тот же человек, решив несравненно более сложную интеллектуальную задачу, например, сложный математический пример, или шахматный этюд, или нетривиальное уравнение, то, чем действительно можно гордиться, очень редко разражается приступами смеха?

Все известные автору теории юмора останавливаются перед этим вопросом. Они поясняют, что юмор вызывается противоречием, требующим разрешения, разгадки точно так же, как ранние теории магнита привели к обнаружению полюсов, но в то же время механизм взаимодействия остаётся скрытым совершенным туманом.

Характерным примером являются современные лингвистические теории. Все они сходятся на положении Гегеля, но попытки объяснить природу юмора ведут только к рассмотрению природы неожиданности, светящегося противоречия под разными углами, кто с точки зрения семантики, кто – семиотики и прочих сложных предметов, доступных только специалистам.

Между тем, механизм юмора прост и примитивен. Юмор доступен всем слоям общества, более того, низшим слоям в большей степени, чем высшим. Поэтому и объяснение его природы должно быть простым. Простым и понятным любому.

Но такого объяснения мы пока не обнаружили.

2.2.6 Попытка математического подхода

Всякая наука только тогда может называться наукой, когда она получает математический аппарат.

Естественно, что эта задача не всегда под силу представителям психологических и лингвистических наук, но попытки поверки алгеброй гармонии делались. Делались они и в области юмора и прилегающих к этой области исследований.

Мозг, как известно, способен выполнять сложнейшие математические и логические операции совершенно бессознательно. Что, если он выполняет такие же операции и при восприятии юмора? Можно ли составить какие-то, пусть приблизительные математические уравнения, описывающие эту работу и дающие в результате величину, амплитуду эмоций. При превышении этой амплитудой некоего уровня возникает реакция смеха. Малый уровень амплитуды приводит к внутренней улыбке, чуть заметному изменению выражения лица, большая амплитуда растягивает губы, а ещё большая приводит к генерации слышимых отрывистых звуков, называемых смехом.

Не имеющее, на первый взгляд, отношения к рассматриваемому предмету высказывание Лейбница о том, что

музыка есть радость души, которая вычисляет, сама того не сознавая,

на самом деле вполне релевантно и даёт нам намёк на то, что происходит на самом деле при восприятии смешного.

Биркгоф полагал, что эстетическое наслаждение зависит от гармонических взаимосвязей в системе воспринимаемых объектов. Он даже предложил формулу

   где: M — эстетическая мера предмета,
            O — упорядоченность,
            C — сложность.

Биркгоф утверждал, что эстетическое наслаждение можно свести к математическим законам ритмичности, гармонии, равновесия и симметрии.

Моррис придерживался несколько иной точки зрения. Он считал, что совершенный стихотворный размер настолько монотонен, что становится невыносимым. Вот почему поэты обратились к свободному стиху, к сменам ритма. То же и в области изобразительных искусств: геометрические пропорции внешнего мира являются мерой, от которой искусство всегда должно удаляться. Степень этого удаления определяется не законами, а чутьём художника. Именно это удаление от идеальных законов природы делает произведение искусства прекрасным. В незамысловатом крестьянском горшке, по мнению Морриса, больше очарования, чем в греческой вазе, имеющей совершенную геометрическую форму. Представления Морриса, на самом деле, не противоречат, но дополняют взгляды Биркгофа. На наш взгляд, человек получает особенное удовольствие, когда производит подсознательные операции, соответствующие верхнему пределу его возможностей. От привычной, монотонной работы трудно получить удовольствие, сравнимое с интеллектуальным триумфом. Поэтому пресыщенные четырёхстопным ямбом поэты стали изобретать для мозга более сложную работу, художники отошли от Чёрного квадрата и пейзажей с берёзками и занялись поисками новых форм, удовлетворяющих их повышенным запросам.

Юмористы так же заняты поисками новаторских форм. Мы покажем, что высшее воплощение это стремление нашло в так называемых абстрактных анекдотах.

Виктор Раскин предложил следующую формулу смешного:

X = f (N, L, S, E, P, C, I ),

где: N — рассказчик,
         L — слушатель,
         S — стимул,
         E — жизненный опыт,
         P — психология,
         С — ситуация,
         I — общество,
                 причём Х может принимать как положительные, так и отрицательные значения.

М. Войнаровский приводит следующее формальное описание механизма неожиданности и его разгадки, которые мы приведём в сокращённом виде.

   Пусть мы достигли точки неожиданности и пытаемся предсказать последующие события. На этот момент мозгу известны вступление и ловушка и неизвестна развязка. Каждый вариант развязки соответствует одному элементарному исходу:
y₁, y₂, …, y_m.
   Все эти исходы вместе составляют множество возможных исходов M
   Когда мы делаем предсказания, слушая речь, наш мозг выбирает некоторое количество случайных исходов y_j, для которых максимальна вероятность
p(y_j).
   Эти исходы образуют множество наиболее вероятных исходов K, которое является подмножеством M и содержит k элементов
k ≤ m.

Ввиду ограниченного времени и огромного m мозг не способен выполнить оценку вероятностей для всего множества M и потому величина k много меньше m. Естественно, мозг не использует такой надёжный, но медленный алгоритм, как полный последовательный перебор. Вместо этого применяются какие-то другие алгоритмы, для нас до конца неизвестные. В результате во множество K попадает некоторое количество элементов M, соответствующих самой высокой вероятности, а какие-то исходы туда не попадают. Их вероятность принимается равной нулю, а сумма вероятностей уже оцененных событий нормируется к единице:

p‘(y_j) = 0

для y_jK и
Картинка: нормированная сумма вероятностей

для y_jK

где:

по всем j таким, что y_jK.

Это – неточно, но мозгу остается довольствоваться такой оценкой, как приблизительной и единственно доступной. Надо сказать, что мозг, похоже, делает параллельно много оценок для разных вариантов множества M. Например, возможны оценки насчет того, какое конкретное слово будет следующим или насчет того, какая это будет часть речи: например, глагол или предлог. Эффект неожиданности заключается в том, что наступает событие y_j, которое не было причислено ко множеству K.

У читателя может возникнуть законный вопрос: каким образом всё приведённое в данном разделе может привести нас к разгадке природы юмора? Непохоже, чтобы мы сумели прийти к пониманию эффекта, вызываемого меткой остротой, анекдотом, куплетом, карикатурой, юмористическим рассказом. За мной, читатель, и я покажу тебе, что мы стоим на пороге открытия!

Константин Глинка Теория юмора. Глава 1 Глава 2 Страницы 5 6 7 8 9 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7

Владимир Губарев. Академик Трубников: Наука — это рывок в будущее

Продолжение К началу

журналов в прошлом году, и самое серьезное внимание и продолжение эта работа получит в рамках нацпроекта Наука.
      — Вы наследники ФАНО…
   — Мы наследники двух федеральных органов: министерства образования и науки и агентства по научным организациям, все профильные департаменты и управления вошли в состав нового министерства…
   — Пять лет ФАНО занималось по сути дела инвентаризацией научных учреждений страны. Писались отчеты, горы бумаг шли из научных учреждений страны в агентство. Сейчас все перешло к вам. У вас есть четкое представление, что у нас в науке хорошо, что плохо, где мы впереди и что нужно развивать в первую очередь?
   — Во-первых, я не согласен с тем, что ФАНО существовало только ради инвентаризации, это была лишь одна из функций агентства. А приведение в порядок всех вопросов по объектам федеральной собственности — это процесс необходимый. У Вас ведь все документы на Вашу собственность оформлены и Вы следите за этим. Я думаю, что вы не будете спорить, что ряд наших научных организаций как были на лидирующих позициях, на ведущих в России и в мире, так и остались.
;   И на самом деле все эти реструктуризации на многие научные организации практически не повлияли. Институт ядерной физики СО РАН возьмите, или Институт проблем химфизики в Черноголовке, или Институт прикладной физики в Нижнем. Просто я из своей области науки привожу примеры. В них зарабатывали и зарабатывают деньги интеллектом. Они как были на лидирующих позициях, так и удержались на них. Я считаю, что одним из главных результатов деятельности ФАНО совместной с Академией и Минобрнауки стало проведение открытой оценки деятельности академических научных организаций, выработка критериев публичной экспертной оценки. В этой комиссии работали такие известные ученые как академики Валерий Рубаков, Алексей Хохлов и многие другие. Оценка была проведена. По результатам только треть академических организаций попали в первую категорию, и были признаны самыми эффективными в научной сфере и по-настоящему результативными, если сравнивать с мировым уровнем. Дальше есть еще примерно треть организаций, которые, выполняют свои функции и имеют потенциал развития, но тематики не всегда совпадают с приоритетами государственной научной политики, не всегда система подготовки и воспроизводства кадров является эффективной, исследования проводятся, но не являются передовыми. А еще примерно треть организаций точно нуждаются в качественных преобразованиях. И это нормальный процесс. В странах, которые не меньше нашего претендуют на научное лидерство в мире: Китае, Японии, Южной Корее, Индии за последние лет 10 — 15 было две или три очереди подобных довольно серьезных преобразований. Проводились серьезные реформирования и национальных академий, и научных финансирующих организаций.
   — А у нас?
   — Экономические условия изменились очень сильно, политические тоже. Советский Союз был державой совсем с другим демографическим трендом и с другими инфраструктурными условиями. Мир меняется очень быстро и преобразования идут сейчас гораздо быстрее, чем 30-40 лет назад.
   — Мы распахнули двери мировому рынку, и ворвавшиеся к нам монстры захватили наши богатства?
   — Мы же не может быть изолированы от этого рынка?
   — Нет, не можем.
   — А потому надо воспринимать его законы, разумно адаптировать систему, настраивать и предугадывать эффективные механизмы развития, не просто думать о будущем, а пытаться воплощать его, создавая возможности, что и планирует делать новое министерство. В ФАНО все-таки была, я считаю, выстроена довольно разумная и открытая система взаимодействия с Российской Академией наук. Работал НКС и советы директоров институтов. Совместно с Академией выстраивалась политика кадровых назначений. Вместе с РАН и Минобрнауки вырабатывались подходы к определению и приоритезации тематических планы научных исследований. Да, процесс, порой, шел мучительно, не просто выстраивалась прозрачная система принятия решений и приоритетов, шли эмоциональные дискуссии, но, на мой взгляд, сейчас институты Российской Академии наук понимают систему координат, в которой они живут и работают.
   — Сейчас университеты начинают активно заниматься наукой. Так ли это или это очередная иллюзия?
   — Я ошибаюсь, может быть, но перекос в сторону академических организаций в 90-е и в нулевые был. То есть приоритетное финансирование, поддержка со стороны государства. Студенты-аспиранты все шли в научные организации. В середине нулевых тренд сильно поменялся, университеты получили пристальное внимание государства, хорошее финансирование, что дало больший импульс к развитию. И это сейчас дает плоды — российское высшее образование становится все более конкурентным и привлекательным — посмотрите на рейтинги, сейчас уже десятки российских вузов вошли в престижные когорты. Число иностранных студентов, выбирающих учебу в России растет. Но корабль науки, как мне кажется, качнуло немножко в другую сторону, Сейчас, по-моему, задача нового министерства и задача нового нацпроекта — сформировать эффективную межведомственную интеграцию за счет сбалансированной поддержки и взаимодействия академических организаций и университетов. Возвращаясь к началу нашего разговора, интеллектуальный ресурс очень дефицитен. Сейчас в разных странах борьба за головы, за интеллект идет колоссальная. Какие только программы наши друзья и партнеры ни придумывают! Причем финансирование — всего лишь один из инструментов. Там очень много предлагается, причем используются и разрешенные и запрещенные приемы. И у нас, мне кажется, нет другого пути, кроме как делать общую, единую систему научных исследований. Научные исследования должны просто потерять этот окрас — вузовская наука или академическая — исследования общие. Где удобнее их делать, где эффективнее, правильнее, где быстрее получить результат, туда и должен быть определенный переток ресурсов и кадров. Университеты, на мой взгляд, система более динамичная, более живо меняющаяся. Поэтому, скажем, научные проекты более короткие по своему горизонту, с бóльшим риском на достижение результата, вполне могут и должны приземляться в университеты. Более системные, более долгоиграющие исследования, более дорогие, где риски больше и нужно все оценивать более ответственно, должны реализовываться в научно-исследовательских институтах и отраслевых НИОКР центрах.
   — У меня возникает ощущение, что наша наука осталась где-то в далеком прошлом, и мы задержались с ее развитием?
   — Может быть, может быть, хотя какая из наук, какие отрасли?..
   — И сейчас мы начинаем понимать, что это нужно менять очень резко, невзирая ни на что?
   — Абсолютно правильно! Мир меняется колоссально быстро, и мы должны не просто реагировать на изменения, а опережать тоже какие-то тренды.
   — И придумывать новое?
   — Да-да, надо придумывать…

Из выступления на президиуме РАН:

На мой взгляд, в последние два года внимание к науке со стороны руководства страны усилилось, и это отразилось в Указах Президента. В них было определено стратегическое развитие страны, в том числе определены основные приоритетные направления исследования. И конечно, для достижения результатов необходимо сократить цикл от получения фундаментальных знаний до их практического использования, до технологических разработок. И в этом смысле национальный проект «Наука» — это, пожалуй, главный инструмент реализации стратегии научно-технологического развития страны

— Скажите, пожалуйста, чего бы вам хотелось достичь на посту первого заместителя министра, чтобы спокойно уйти на свой ускоритель?
— Хороший вопрос. Многогранный. Но попробую ответить. Наверное, нескольких вещей хотелось бы. Первое, все-таки создать такую систему координат, при которой науку и вузы не сильно бы трясло от постоянных реформ и преобразований. То есть, с одной стороны, какие-то определенные установить вектора и направления движения, а с другой стороны, дать свободу определенную внутри, чтобы систему не нужно было перенастраивать каждые два-три года. Мне кажется, это одна из ключевых вещей в такой отрасли, как наука. Это, наверное, самая сложная задача. А образование еще более инерционная вещь: цикл процессов семь-восемь лет, и он же горизонт ожидания и оценки результатов. В высшем образовании, наверное, чуть побыстрее, но при использовании самых современных методик все равно квалифицированный специалист на выходе раньше через три-четыре года не получатся. Это первая задачка. Вторая связана с поддержкой ученых. У нас очень много различных инструментов поддержки ученых, как отдельных исследователей, коллективов,