УДК 82-311.6:398.223 — Медведя-то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел!
Эти проблемы вышли на первый план, когда социально-экономическая обстановка тех лет — Великие реформы, поражение в Крымской войне, восстания в Польше и на Кавказе — проверила на прочность границы многих традиционных представлений. Случившиеся в результате перемены особенно сильно затронули то поколение дворян, к которому принадлежал Толстой. — Московское дворянство сдало позиции под натиском промышленно-буржуазного мира, — замечает Доминик Ливен.
Буржуазные понятия опоры на себя и достижительства пришли в противоречие с неумеренностью и праздностью аристократического мира, в котором жил и писал Толстой. Мировоззренческая установка, названная Вебером протестантской этикой, вступила в стремительно развивающейся урбанистической России в конфликт с аристократическими нравами. Профессионализация, в том числе в литературе, способствовала подрыву идеи самоценности дворянского образа жизни. Аналогичным образом распространившиеся на женщин понятия мобильности, участия в социальной жизни и опоры на себя столкнулись с патриархальным укладом и подкосили его. Юмористические журналы уделили этим темам самое пристальное внимание. Они отразили столкновение полов, поначалу ставя заносчивых женщин на место, а спустя десять или двадцать лет — высмеивая тех, кто становился у могучих женщин на пути. В 1866 карикатурист Будильника использовал образ медведя, чтобы изобразить две формы пленения. На первом рисунке оборванный мужик тычет копьем в огрызающегося медведя на цепи. На втором юную невесту ведут по проходу в церкви, а за ее спиной жених шепчется с другом. Под рисунками подпись: Скачи, враже, як пан каже.
Первый рисунок вполне однозначен и обеспечивает тонкость второго, который в первом осмыслении предрекает несчастной жене участь цепного медведя, но на более глубоком уровне подразумевает, что институт брака укрощает неотесанных и распущенных молодых людей обоих полов. Другое прочтение позволяет видеть здесь сарказм в отношении института договорного брака. Толстой чутко улавливал перемены в нравах своего времени и лично примерил на себя многие из возможных мужских ролей, включая роли феодального сексуального эксплуататора, владельца крепостных, помещика, повесы, бонвивана, колониального офицера и, наконец, успешного писателя и семьянина. Социальные изменения в российском обществе он переживал, будучи в выигрышном положении гордого аристократа. Озабоченный самовоспитанием, Толстой неутомимо занимался составлением списков и совершенствованием себя. Тревожась по поводу своих грубых манер, он никогда не вращался в высшем свете. Дневниковые записи о борьбе с влечениями и похотью также подсказывают параллель с Пьером, страдавшим от аналогичных медвежьих порывов и приступов буйства. Пьер тоже занят самосовершенствованием, что проявляется в его масонских приключениях и ряде других случаев. К самосовершенствованию стремится и князь Андрей, но в нем нет присущей Пьеру склонности к срывам. Объединив Пьера с медведем, Толстой дал читателю иронический портрет аристократии. Пьер — одновременно дворянин и медведь, и прием Толстого здесь соответствует тому, что философы назвали теорией несовместимости. В. Шкловский в статье Искусство как прием использовал слово остранение для передачи того причудливо-свежего взгляда на мир, который предлагает читателю Толстой. Находку Шкловского можно связать с теорией несовместимости, поскольку необычное восприятие мира и социальных кодов также может быть источником юмора. Шкловский развил свою идею в книге Матерьял и стиль в романе Льва Толстого Война и мир. Он отметил, что толстовское изображение людей и событий вызвало у некоторых читателей его поколения удивление, граничащее с раздражением. Описывая то, что в вышеупомянутой статье он назвал созданием особого восприятия предмета, Шкловский указывает на ряд странных описаний, в частности — костюмов Пьера и Ипполита. Шкловский угадывал в романе примеры несовместимости — даже если не понимал шутку или более тонкий юмор. Он снабдил исследование комическими рисунками из журнала Искра по мотивам романа. Сотрудники журнала пародировали эпопею и карикатурно изобразили ее автора во множестве статей, стихотворений и рисунков. Наиболее примечательны две серии картинок: одна посвящена Толстому и концепции романа, другая — героям и сюжету. Сотрудники Искры выявили и сатирически обыграли случаи несовместимости в сюжете и описаниях; среди прочего они вовсю использовали эпизод с медведем и квартальным. Шкловскому же было важно показать, что карикатуристы, в частности, уловили необычность толстовского внимания к детали и описаниям. В Третьей фабрике Шкловский отметил власть иронии в ситуации, когда повествователь смотрит на окружающий мир искоса. Хотя Пьер — персонаж, а не повествователь, он, будучи из раза в раз выставлен автором в нелепом свете и объектом иронии, открывает при этом новые способы мировосприятия. В разговоре с князем Андреем Пьер называет себя bâ$tard — и добавляет: — Sans nom, sans fortune.
Такое самоуничижение представляет собой этичную форму юмора, поскольку не задевает никого, кроме говорящего, — вне зависимости от того, смеется ли он действительно над собой или предлагает читателям посмеяться над их недостатками, как порой делал Гоголь. Постольку, поскольку Пьер с медведем создают вокруг себя поле самоуничижения, они попадают под описанную Фрейдом категорию смеха, дающего здоровый выброс эмоций. Фрейд проиллюстрировал эту идею в Остроумии и его отношении к бессознательному на примере преступника, ведомого в понедельник на виселицу и замечающего: — Ну, вроде эта неделя начинается хорошо.
Такая форма насмешки над собой была знакома авторам и художникам из юмористических журналов, возникавших до и после освобождения крестьян. В одном из рисунков Искры самоирония сочетается с вызовом властям. Хорошо одетый молодой человек спрашивает городового, не подвергнется ли он опасности на темной улице, где, как ему кажется, много мазуриков. Городовой отвечает:
Джефри Брукс. Лев и медведь. Страницы 1 2 3 4 5 6 | Лев Оборин. Главный русский роман для России и всего человечества
В Войне и мире мы опять нашли своё героическое, и теперь его уже никто от нас не отнимет. Нмколай Страхов
Как её приняли? Роман, выходивший частями, сразу начал собирать отзывы критиков. Многие рецензии были полны разочарования: критики пеняли Толстому ✓ на слишком медленное и недостаточное развитие сюжета, то есть отсутствие в романе — самого романа; ✓ на исторические и философские рассуждения, которые они называли диссертацией, мистическими умозаключениями или плохим конспектом; ✓ на длинные французские фразы; ✓ на исторические неточности и беспристрастность изображения исторических персонажей, которую эти критики считали как раз пристрастностью. Роману доставалось и от критиков, которых в литературе интересовала в первую очередь идеология, прогрессивная или традиционная: ✓ от первых — за воспевание старого барства, ✓ от вторых — за превращение славной истории 1812 в пасквиль. Разочарование высказывали и читавшие роман от части к части коллеги Толстого, например Иван Тургенев. Несмотря на это, читательский успех Войны и мира был очень шумным: читатели обсуждали роман и ждали продолжения. Должно было пройти время, чтобы Войну и мир восприняли как целое. Между тем некоторым современникам масштаб толстовского замысла был ясен ещё до завершения работы: важнейшие критические статьи Павла Анненкова и Николая Страхова о Войне и мире вышли в 1868. Страхов задал отношение к Войне и миру, сохраняющееся до сих пор: именно он впервые назвал Войну и мир эпопеей, а Толстого — реалистом-психологом, показал, что успех романа зависит не от самой темы, а от художественного уровня текста. Когда роман Толстого был полностью опубликован, Страхов написал: В Войне и мире мы опять нашли своё героическое, и теперь его уже никто от нас не отнимет.
Почти ни одна из позднейших оценок не подвергала значимость Войны и мира сомнению. Что было дальше? После Войны и мира Толстой некоторое время не брался за крупные вещи. Он вынашивал замысел романа из эпохи Петра I, но, как сам признавался, не смог вообразить эту эпоху с нужной точностью. Размышления о семье, гармонии, эгоизме, частном добре и зле привели его к созданию Анны Карениной. О Войне и мире он впоследствии отзывался по-разному: от Как я счастлив, что писать дребедени многословной вроде Войны я больше никогда не стану до Без ложной скромности — это как Илиада
Подхваченное критикой и литературоведением представление о романе-эпопее, школьная канонизация, влияние на современников и потомков, многочисленные экранизации утвердили Войну и мир в статусе одной из главных русских книг — и главных книг вообще. Она не устарела ни как галерея характеров и знаковых сцен, ни как художественное исследование психологии, ни даже как источник историософских концепций. Мысль народная, дубина народной войны — все эти толстовские формулировки, заезженные на школьных уроках, в конце 1860-х были революционно новыми по отношению к общепринятой истории. С этой новизной читатель сталкивается, открывая Войну и мир, отрешившись от представлений о ней и читая её впервые — или как впервые. В чём новаторство Войны и мира? Одна из главных новаций Толстого — объединение беллетристического жанра романа с историософским трактатом. По мнению Виктора Шкловского, эту идею Толстому подал Герцен, с которым Толстой в то время общался, а саму ценность включения в художественный текст социальной идеи Толстой осознал, прочитав статьи Белинского. Война и мир воплощает эту идею на практике в небывалом для мировой литературы масштабе. Исторические персонажи у Толстого одновременно становятся героями литературного произведения и примерами для философских построений — своего рода соединительной тканью между двумя типами высказывания. Сами же философские построения оказываются, по выражению Дмитрия Святополк-Мирского, не только искусством, но и наукой — в подтверждение этому можно вспомнить, что Толстой часто прибегает к логическим и даже математическим аргументам. Вместе с тем Толстой был в первую очередь художником, и пространные отступления в сочетании с батальными сценами придают тексту должную эпическую возвышенность. Толстой-художник отчасти принимал упрёки современников, которые считали философию в романе неуместной, и при радикальной переработке 1873 выбросил из текста почти все философские рассуждения. При последующих переизданиях они были восстановлены.
Толстой не только великий творец, но и великий разрушитель старых построений. Виктор Шкловский
Думая о Войне и мире, мы делим её не только на войну и мир, но и на беллетристические и философские главы. При их разделении, устранении одного из этих элементов Война и мир распадается, перестаёт существовать — но даже если мы обратим внимание только на беллетристические, собственно «художественные» части, станет ясно, насколько глубоко Толстой проникает в человеческую психологию, подмечая порой малейшие, машинальные движения ума и чувств. Такова, например, ослышка Пьера Безухова во сне: слова будящего его берейтора запрягать надо превращаются в откровение о смысле жизни — сопрягать надо. Таково словосочетание остров Мадагаскар, которое Наташа механически произносит, тоскуя по уехавшему князю Андрею. Более того, Толстой не просто показывает события глазами своих героев: эти события имеют и индивидуальное, и типическое значение. Как писала Лидия Гинзбург, в сражении, или на охоте, или в момент, когда семья встречает вернувшегося в отпуск сына, — все действующие лица действуют у Толстого согласно своим характерам. Но самое важное для нас в этих сценах — это сражение, или охота, или возвращение молодого офицера в родной дом, как психологический разрез общей жизни.
|