Веселая наука

Иконка: Аннотация Фридрих Ницше

Пятая книга. Мы, бесстрашные

Carcasse, tu trembles? Tu tremblerais bien
Davantage, si tu savais, ou je te mene

381. К вопросу о понятности

Очевидно, когда пишут, хотят быть не только понятными, но и равным образом не понятными. Вовсе не является еще возражением против книги, если кто-то находит ее непонятной: возможно, именно это и входило в намерения ее автора – он не хотел, чтобы его понял кто-то. Всякий более аристократичный ум и вкус, желая высказаться, выбирает себе и своих слушателей; выбирая их, он в то же время ограждается от других. Здесь берут свое начало все более утонченные законы стиля: они одновременно держат на расстоянии, они сотворяют дистанцию, они воспрещают вход, понимание, как было уже сказано, — и попутно открывают уши тем, кто сродни нам ушами. И – говоря между нами, и в моем случае – я не хочу ни своим незнанием, ни живостью своего темперамента мешать вам понимать меня, друзья мои: именно живостью, как бы она ни вынуждала меня быть проворным в решении какого-либо дела, которое только так и может быть вообще решено. Ибо с глубокими проблемами у меня обстоит так же, как с холодной ванной, — мигом туда, мигом оттуда. Это все еще суеверие людей, страдающих водобоязнью, врагов холодной воды, будто тем самым не добираешься до глубины, не погружаешься достаточно глубоко; они говорят, не имея опыта. О! ледяная вода заставит быть проворным! – И спрашивая между прочим: оттого ли только остается вещь действительно непонятной и неузнанной, что ее касаются, разглядывают, подмечают лишь на лету? Нужно ли сначала непременно усесться на нее? сидеть на ней, как на яйцах? Diu noctuque incubando, как сказал о себе самом Ньютон? По крайней мере, есть истины особенно пугливые и чувствительные к щекотке, которыми и нельзя овладеть иначе, как внезапно, — которых надо застать врасплох либо отпустить… Наконец, моя краткость обладает еще и другим достоинством: в таких вопросах, как занимающие меня, я должен многое сказать быстро, чтобы это еще быстрее дошло до ушей. Следует, будучи имморалистом, заботиться о том, чтобы не развращали невинность, я разумею ослов и старых дев обоего пола, которые ничего не имеют от жизни, кроме своей невинности; больше того, мои сочинения должны воодушевлять их, ободрять, поощрять к добродетели. Я не знаю на земле ничего более забавного, чем зрелище воодушевленных старых ослов и дев, которые возбуждаются сладкими чувствами добродетели: и

   это я видел

– так говорил Заратустра. Вот, пожалуй, и все относительно краткости; хуже обстоит с моим незнанием, из которого я не делаю тайны даже для самого себя. Есть часы, когда я его стыжусь; разумеется, и часы, когда я стыжусь этого стыда. Быть может, мы, философы, все без исключения относимся нынче к знанию скверно: наука растет, наиболее ученые из нас близки к открытию, что они слишком мало знают. Но было бы гораздо хуже, если бы дело обстояло иначе – если бы мы знали слишком много; нашей самопервейшей задачей было и остается: самим не путать себя. Мы являемся чем-то иным, чем ученые; хотя и нельзя обойтись без того, чтобы мы, между прочим, были и учеными. У нас иные потребности, иной рост, иное пищеварение: нам потребно большее, нам потребно и меньшее. Сколько нужно духу для его питания – нет формулы, смогшей бы это определить; если же его вкус обращен к независимости, к быстрой ходьбе, к странствованию, к приключениям, быть может, до которых доросли лишь самые проворные, то он охотнее живет на скудной диете, но привольно, нежели связанным и откормленным. Не жира, но величайшей гибкости и силы хочет танцор от своего питания, — и я не знаю, чем еще желал бы быть ум философа, как не хорошим танцором. Именно танец и есть его идеал, его искусство, в конце концов и его единственное благочестие, его богослужение
Иконка: К содержанию

382. Великое здоровье

Мы, новые, безымянные, труднодоступные, мы, недоноски еще не проявленного будущего, — нам для новой цели потребно и новое средство, именно, новое здоровье, более крепкое, более умудренное, более цепкое, более отважное, более веселое, чем все бывшие до сих пор здоровья. Тот, чья душа жаждет пережить во всем объеме прежние ценности и устремления и обогнуть все берега этого идеального средиземноморья кто ищет из приключений сокровеннейшего опыта узнать, каково на душе у завоевателя и первопроходца идеала, равным образом у художника, у святого, у законодателя, у мудреца, у ученого, у благочестивого, у предсказателя, у пустынножителя старого стиля, — тот прежде всего нуждается для этого в великом здоровье – в таком, которое не только имеют, но и постоянно приобретают и должны приобретать, ибо им вечно поступаются, должны поступаться!.. И вот же, после того как мы так долго были в пути, мы, аргонавты идеала, более храбрые, должно быть, чем этого требует благоразумие, подвергшиеся стольким кораблекрушениям и напастям, но, как сказано, более здоровые, чем хотели бы нам позволить, опасно здоровые, все вновь и вновь здоровые, — нам начинает казаться, будто мы, в вознаграждение за это, видим какую-то еще не открытую страну, границ которой ни кто еще не обозрел, некое по ту сторону всех прежних земель и уголков идеала, мир до того богатый прекрасным, чуждым, сомнительным, страшным и божественным, что наше любопытство, как и наша жажда обладания, выходит из себя – ах! и мы уже ничем не можем насытиться! Как смогли бы мы, после таких перспектив и с таким ненасытным голодом на совесть и весть, довольствоваться еще современным человеком? Довольно скверно; но и невозможно, чтобы мы только с деланной серьезностью взирали и, пожалуй, даже вовсе не взирали на его почтеннейшие цели и надежды. Нам преподносится другой идеал, причудливый, соблазнительный, рискованный идеал, к которому мы никого не хотели бы склонить; ибо ни за кем не признаем столь легкого права на него: идеал духа, который наивно, стал быть, сам того не желая и из бьющего через край избытка полноты и мощи играет со всем, что до сих пор называлось священным, добрым, неприкосновенным, божественным; для которого то наивысшее, в чем народ по справедливости обладает своим ценностным мерилом, означало бы уже опасность, упадок, унижение или, по меньшей мере, отдых, слепоту, временное самозабвение; идеал человечески-сверхчеловеческого благополучия и благоволения, который довольно часто выглядит нечеловеческим, скажем, когда он рядом со всей бывшей на земле серьезностью, рядом со всякого рода торжественностью в жесте, слове, звучании, взгляде, морали и задаче изображает как бы их живейшую непроизвольную пародию, — и со всем тем, несмотря на все то, быть может, только теперь и появляется впервые великая серьезность, впервые ставится вопросительный знак, поворачивается судьба души, сдвигается стрелка, начинается трагедия…
Иконка: К содержанию

383. Эпилог

Но между тем как я в заключение без всякой спешки вырисовываю этот мрачный вопросительный знак и все еще намереваюсь напомнить моим читателям добродетели правильного чтения – о, какие это забытые и неведомые добродетели! – вокруг меня громко раздается самый что ни на есть злой, сочный, кобольдовый смех: сами духи моей книги обрушиваются на меня, тянут меня за уши и призывают меня к порядку.

   — Нам уже невтерпеж, — кричат они мне, — прочь, прочь с этой воронье-черной музыкой. Разве вокруг нас не светлое утро? И зеленая мягкая почва и лужайка, королевство танца? Был ли когда-либо более подходящий час для веселья? Кто споет нам песню, дополуденную песню, такую солнечную, такую легкую, такую летучую, что не спугнет и сверчков, — скорее, пригласит сверчков петь и танцевать вместе с нею? И лучше даже дурацкая мужицкая волынка, нежели эти таинственные звуки, эти кваканья жаб, могильные голоса и сурочьи высвисты, которыми вы до сих пор потчевали нас в вашем захолустье, господин отшельник и музыкант будущего! Нет! Не надо таких тонов! Настройте нас на более приятный и более радостный лад!

– Вам это так по вкусу, мои нетерпеливые друзья? Ну что ж! Кто бы не захотел вам угодить? Моя волынка к вашим услугам, моя глотка также – она может издавать несколько хриплые звуки, не взыщите! на то мы и в горах. Но То. что вам придется услышать, по меньшей мере, ново; и если вы этого не поймете, если вы недопоймете певца, что же тут такого! Таково уж певца проклятье. Тем отчетливее смогли бы вы внимать его музыке и мотиву, тем лучше плясалось бы вам под его посвистыванье. Хотите ли вы этого?..
Иконка: К содержанию

Фридрих Ницше. Веселая наука. Первая книга   Вторая книга   Третья книга   Четвертая книга   Пятая книга   Страницы   27   28   29   30   31   32   33   34   35

Артем Гудимов. 15 глупейших мифов о пиве

   Стадным инстинктам поддаются многие, забывая об элементарных фактах. Именно благодаря таким сказочникам и рождаются небылицы о пиве, мифы, не подкрепленные ни одним веским фактом. Часть из них я развеял, когда работал в пабе, часть, читая проверенные источники. Итак, 15 мифов о пиве, которые вам навязали маркетологи, политики и прочие жулики мира сего.
   1. Холодное пиво вкуснее
   Пожалуй, это самое распространенное заблуждение – чем ниже температура любого напитка, тем сложнее в нем раскрываются вкус и запах. Об этом мы писали в статье о правильном употреблении виски. Это элементарная физика и оспорить сей факт сложно. Конечно, жарким летним вечером приятно утолить жажду бокалом холодного лагера, но не более того. Пиво из кеги с экстремально низкой температурой больше напоминает ледяную несладкую газировку, аля Кола из Мака.
   Оптимальная температура пива – 12 — 14 градусов, не ниже!
   2. Разливное пиво лучше бутылочного
   В кеги и бутылки наливают одно и то же пиво, из одного танка. Считать, что акулы бизнеса станут строить еще одну производственную линию для того, чтобы варить пиво для другой тары глупо. Разумеется, не вкусовые ощущения от кегового и бутылочного/баночного пива могут немного отличаться: бармен сам устанавливает уровень газирования напитка или же может газировать пиво не углекислотой, а азотной смесью, что в корень меняет восприятие хмельного. Впрочем, именно этот миф стоит во главе успешности ларьков с «живым пивом» и люди на это ведутся.
   Единственное исключение: некоторые пивоварни Англии для баров варят менее крепкое пиво.
   3. Темное пиво плотнее и крепче, чем светлое
   В корень неверное утверждение. От светлого темное пиво отличается лишь добавлением в сусло последнего карамелизованного и/или жженого солода. Есть масса темных сортов с низкой плотностью, крепость вообще не связана с цветом. Этот миф базируется на необразованности потребителя, впрочем, как и следующий.
   4. Все пиво делится на светлое и темное
   Ошибка. Все пиво делится на эли и лагеры, которые различаются между собой лишь способом брожения: эли сбраживают «верховыми» дрожжами при температуре около +18°С, лагеры – низовыми при +10°С. Лагеры дополнительно еще проходят процедуру лагерирования, то есть дозревания при 0°С. Цвет напитка вообще ни о чем не говорит, разве что о способе обработки исходного сырья. На самом деле пивных стилей гораздо больше, десятки, но цвет здесь вообще не причем. Просто у нас привыкли к евролагерам, о которых в следующем мифе…
   5. Евролагер – это плохо
   Все привыкли к однотипным светлым маркам пива и это не плохо. Если кто-то думает иначе, значит, он просто не входит в целевую аудиторию. Большинству нравится пить легкие евролагеры, им не нужен богатый букет вкуса и запаха. Евролагеры выбирает большинство потребителей, и это является банальным доказательством в пользу опровержения этого мифа.
   6. Настоящее пиво должно храниться не более 3-х дней
   Очередная уловка некоторых маркетологов, мол, настоящее пиво не может храниться дольше 3 — 5 дней, а если хранится дольше, то в нём есть консерванты. На самом деле пиво не является свежим продуктом, так как оно уже прошло процесс ферментации. Разумеется, напиток испортится, если в него попадут сторонние, дикие дрожжи и прочие микроорганизмы, которые вызывают порчу многих других продуктов питания. Поэтому «настоящее» пиво может храниться очень долго, если на производстве соблюдали все санитарные нормы, использовалось стерильное оборудование, напиток был герметично закупорен и т.д.
   Наоборот, если производитель заявляет, что срок годности его пива составляет всего 3-5 дней, значит что-то у него не так на производстве. Яркий тому пример, снова-таки, ларьки с живым пивом – там далеко не всё так гладко с санитарией, поэтому пиво прокисает достаточно быстро. И то, это не 3-5 дней, а гораздо больше. Кстати, под живым пивом подразумевают не пастеризованный напиток, в котором еще остаются живые дрожжевые культуры.
   7. Современные пивоварни добавляют в свой продукт консерванты и прочую химию
   Да, во всем пиве есть консерванты: Е1510 – этиловый спирт и Е290 – углекислый газ. Это самые настоящие консерванты, которые оберегают пиво от преждевременной порчи. Есть еще хмель, горькие альфа-кислоты которого оказывают антисептическое воздействие. В некоторые сорта также добавляют аскорбиновую кислоту, в микроскопически количествах. На вкус она не влияет, но пиво становится более устойчивым к внешним факторам. Но скорее исключение из правил и, снова-таки, в этом нет ни чего зазорного.
   8. Большинство пивоварен делают пиво из порошка, по ускоренной технологии

   Поверьте, все пивоварни, будь то кустарный цех на заднем дворе пивного ресторана, или огромный пивной конгломерат, варят пиво приблизительно по схожей технологии: сладкое сусло получают из зерновых, затем оно кипятится с хмелем, сбраживается несколько дней и еще немного дозревает. Всё.
   Порошки, кстати, используют, но, в основном, минипивоварни и пивовары-любители, но этот не тот порошок. В виде порошка используют сухой солодовый экстракт, который по факту является обезвоженным пивным суслом. Это очень удобно, особенно если в наличии нет оборудования для затирания и фильтрации затора. И кстати, этот экстракт в среднем стоит в 5 раз дороже обычного солода, поэтому использовать его для массового производства просто не выгодно.
   9. В крепкие сорта пива добавляют спирт
   Пожалуй, самый глупый и необоснованный миф. Использовать спирт просто нецелесообразно, ведь его нужно сначала получить из какого-либо сырья. В пиве же алкоголь образуется благодаря естественному брожению, обычные пивные дрожжи могут набродить до 12,5% спирта, после чего погибают. Вы пили пиво такой крепости? Даже самые крепкие сорта пива получают без использования спирта, просто в брожении участвуют более стойкие к этанолу штаммы дрожжей. Брожение в таком случае длится до 1,5 лет.
   10. От пива полнеют
   Пиво – не калорийный продукт, в вине и лимонаде гораздо большей калорий. Но напиток этот повышает аппетит и это главная причина набора веса, ведь под пиво обязательно нужно что-нибудь вкусное, к примеру, калорийные орешки или чипсы. Это следствие другого мифа…
   11. Пиво нужно закусывать рыбой или сильно солеными закусками
   Хорошее пиво вообще не нуждается в сопровождении продуктами с ярким вкусом. По-хорошему, кушать нужно до употребления хмельного. Если же очень хочется закусить, то оптимально для этих целей подходит сыр, в частности моцарелла.
   А вообще, к определенным пивным стилям уже давно придумали свой рацион. К примеру, бельгийские пшеничные бланши хорошо сочетаются с салатами, сбрызнутыми лимонным соком, пилснеры – с жареными колбасками и цыплятами, светлые английские эли – с острыми и копчеными блюдами. Таранью закусывают разве что «портяночное» пиво из местной разливайки, что является лишь следствием низкого уровня пивной культуры.
   12. В пиве содержаться женские гормоны
   Они есть – фитоэстрогены в хмеле, а именно 8-PN, которые являются растительным аналогом женских половых гормонов. Это любимый довод пивоненавистников, которые не смогут вам ответить на вопрос: сколько хмеля добавляют в пиво? Не поверите, всего 100 — 300 грамм на 100 л напитка, в некоторые сорта до 1 кг, впрочем, в СНГ таких сортов нет. И тут следует вспомнить, что практически во всех бобовых 8-PN содержится в гораздо больших количествах, нежели в хмеле.
Картинка: Из Пивологии
   Согласитесь, съесть 100 г фасоли проще, чем употребить 100 л пива – даже опытный мужик скорее окочурится от цирроза печени, прежде чем отрастит себе грудь в результате употребления пива.
icon: Next

Приложение

Песни принца Фогельфрая

К Гете

Непреходящее
Лишь твоя участь!
Бог – вседразнящая
Рифма: на случай…
Цель, и как следствие –
Только дыра,
Хмурому – бедствие,
Дурню – игра…
Райская, адская
Барская смесь:
Вечно-дурацкое
Месит нас – днесь!

Призвание поэта

Под деревьями недавно
Я уселся просто так,
Вдруг услышал, кто-то плавно
Тикал сверху, словно в такт.
Стал я зол и скорчил рожу,
Но вконец и сам размяк,
И – представьте – начал тоже
При говаривать в тик-так.
Слог за слогом, как вприпрыжку,
Стихотворной шли гурьбой,
И пришлось мне слишком-слишком
Посмеяться над собой.
Ты поэт? Да ты в уме ли?
И давно ли ты им стал?
“Вы поэт на самом деле”,
Дятел с ветки простучал.
Затаился я в засаде,
Как разбойник, и слежу.
Что ни слово, мигом сзади
Рифму к горлу приложу.
Все вокруг остервенело
Я на стих свой нанизал.
“Вы поэт на самом деле”,
Дятел с ветки простучал.
Рифмы, сударь мой, что стрелы,
Просверлят любую прыть,
Даже ящерицы тело
Смог я ими пригвоздить!
Ах, бедняжка, дышит еле,
Видно, час ее настал!
“Вы поэт на самом деле”,
Дятел с ветки простучал.
Сколько слов, о, сколько мыслей,
Рвущихся и так и сяк!
Словно бусинки повисли
На веревочке тик-так.
Разом стихли, присмирели
Всем на радость и печаль
“Вы поэт на самом деле”,
Дятел с ветки простучал.
Птица, хватит! Шутки эти
Надоели мне всерьез,
За себя я не в ответе,
Полон гнева и угроз! –
Трясся весь, а сам умело
Рифму с рифмою сличал.
“Вы поэт на самом деле”,
Дятел с ветки простучал.

На Юге

Так я повис на гнутой ветке,
Подняв усталость высоко.
Я птичий гость, хотя и редкий,
Мне рады эти однолетки.
Но где же я? Ах, далеко!
Белеет море, словно спящий,
Пурпурный парус, яркость дня.
Утес и смоквы, гавань, башни
И пастбища: покой слепящий, —
Невинный Юг, возьми меня!
Чеканным шагом – по-немецки –
Я жизнь протопать не хотел.
Я вызвал ветер молодецкий
И вместе с птицами по-детски
Над морем к Югу полетел.
О, разум! Нудное занятье!
Чуть что поймешь, так не дури!
У птиц уроки тщился брать я,
И вот теперь созрел я, братья,
Для новой жизни, для игры…
Сколь мудро – мыслить в одиночку,
И сколь нелепо – так же петь!
Вы, птицы, сядьте-ка кружочком,
Теперь я сам, и неумолчно,
Спою вам, полно вам лететь!
Про вашу юность, вашу лживость,
С ума сводящую игривость
И про мою влюбленность в вас.
На Севере – шепну стыдливо –
Любил каргу я, дрянь на диво,
Карга та “истиной” звалась…

Набожная Беппа

С такою-то фигуркой
Мне набожность к лицу.
Я нравлюсь не придуркам –
Всевышнему Отцу.
Он, видно, не накажет
Послушника того,
Что сам не свой от блажи
И пыла моего.
Не хмурый инок в келье!
Нет, остренький, как нож,
Он всякий раз с похмелья
Ревнив и – невтерпеж.
Мне старики противны,
А он к старухам строг:
Как мудро и как дивно
Устроил это Бог!
Я с церквью не в разладе,
Что-что, а этот жар
Она мне, Бога ради,
Отпустит, как и встарь.
Бормочут с нетерпеньем,
Уж я-то знаю всех,
И с новым согрешеньем
Стирают прежний грех.
Прославим же величье
Всевышнего, что сам,
Ей-ей, не безразличен
По этой части к нам.
С моею-то фигуркой
От набожности млеть:
А чуть стара, пойду-ка
Хоть к черту под венец!

Таинственный челн

Этой ночью, точно жуть,
Навевал бездомный ветер,
Надрывая стоном грудь,
Я в зловещем лунном света
Тщетно силился уснуть,
Отгоняя страхи эти.
И, дурных предчувствий полн,
Побежал потом я к морю.
Там пустой качался челн,
Челн таинственный, в котором
Под сонливый выплеск волн
Кто-то спал, сморен измором.
Тут, на час или на два,
Или год то длилось целый? –
Чувства, мысли, голова –
Все куда-то отлетело,
И узрел, живой едва,
Бездну я – на самом деле!
Утром крики, вновь и вновь,
Челн чернеет там же шатко…
Что случилось? Что за кровь?
Что за странная загадка?
Нет же, нет же! Мы без слов
Спали оба – ах! так сладко!

Объяснение в любви

О, чудо! Он летит?
Все выше, выше – и без взмаха крыл?
Куда же он парит?
Полет его каких исполнен сил?
Как вечность и звезда,
Он в высях обитает, жизни чужд.
И зависть навсегда
Взлетает вслед за ним, не зная нужд.
О, птица, альбатрос!
Твой горний образ зов мой и судьба.
Во мне так много слез
И столько слов – да, я люблю тебя!

Песня феокритовского козопаса

Лежу я, кишки свело, —
Клопы меня съели.
А там еще шум и светло!
Одно веселье…
Она хотела прийти,
Жду, как собака, —
Уж солнцу пора взойти,
И нет ни знака.
А ведь обещала одним
Взглядом, без позы?
Или она за любым
Бежит, как козы?
Ах, как я ревнив и зол
К ее нарядам!
Неужто любой козел
Берет у нее что надо?
Кипит многословный яд
В любовном растворе.
Так душной ночью блестят
В саду мухоморы.
Любовь меня валит с ног,
Как дьяволица, —
В горло не лезет кусок,
Прощай, луковица!
Уж месяц уплыл за моря,
И звезды угрюмы,
Сереет заря, — и я
Охотно бы умер.

“Этим душам ненадежным”

Этим душам ненадежным
Лютый я укор.
Все их почести мне тошны,
Их хвала – один сплошной позор.
И за то, что непонятен
Им мой ряд и лад,
Виден в их приветном взгляде
Трупно-сладкий, безнадежный яд.
Лучше выбраньтесь со страстью
И катитесь прочь!
Вашей порчи и напасти
Мне вовек, вовек не превозмочь.

Дурак в отчаянье

Ах! Все написанное мной
Дурацким сердцем и рукой
Достойно ли запоминанья?..
Вы говорите: “Все старанья
Достойны только вытиранья,
Когда старается дурной!”
Ну, что ж! Я губкой и метлой
Так преуспею в подметанье,
Как критик и как водяной.
Но погляжу я стороной
На вас, о, мудрецы и врали,
Что мудростью все обоср…

Rimus remedium, или Как утешаются больные поэты

Из уст твоих
О, ведьма-время, лишь слюна
Течет часами, и от них
Душа отчаянья полна:
Я, глотку Вечности браня,
Бессильно стих.
Мир – это медь:
Нагретый бык – он глух на крик.
Мне прямо в кости пишет смерть
Ножом и вмиг:
“Мир – это твердь,
В нем сердца нет, мир – это бык!”
Пролей все маки,
Лей, лихорадка! Яд не в мозг!
Я от тебя насквозь промозг.
Ты хочешь денег? Хочешь драки?
Ха! Девка, ты достойна розг
И брани всякой!
Нет! Нет! Вернись!
Там дождь, там слякотно и гадко.
Я окружу тебя достатком.
Возьми! Тут золото! Не злись! –
Мы навсегда с тобой сошлись,
О, лихорадка!
Нет больше мочи!
Дверь настежь, гаснут фонари:
Ко мне гурьбой все беды ночи!
Кто нынче слаб по части рифм,
Держу пари,
На риф наскочит!

“На счастье мне!”

Я снова вижу голубей Сан-Марко:
Притихла площадь, полдень спит на ней.
И праздным взмахом в мир иссиня-яркий
Пускаю песни я, как голубей, —
Они в моей ли власти?
О, сколько рифм в их перьях, как подарки,
На счастье мне! на счастье!
На небе, точно вышитом из шелку,
Застыла башня, небо заслоня!
Люблю ее, ревную втихомолку…
Я б душу выпил из нее до дна,
Как светлое причастье,
Неся ее в себе и без умолку!
На счастье мне! на счастье!
Каким же, башня, львом твой профиль узкий
Вознесся, замирая на бегу!
Ты площадь заглушаешь. По-французски
Была бы ты ее accent aigu?
И все твои напасти
Звучат уже во мне нажимом хрустким…
На счастье мне! на счастье!
Прочь, музыка! Пусть тени станут гуще
И вырастут в коричневый покой!
Ты ранний гость, покуда не опущен
На золото убранств покров ночной,
Покуда день у власти.
Но грядет ночь предвестием зовущим
На счастье мне! на счастье!

К новым морям

Вдаль – хочу я: и отныне
Только выбор мой со мной.
Мчится в пагубные сини
Генуэзский парус мой.
Все блестит мне быстротечно,
Полдень спит в объятьях дня –
Только глаз твой, бесконечность,
Жутко смотрит на меня!

Сильс-Мария

Здесь я засел и ждал, в беспроком сне.
По ту черту добра и зла, и мне
Сквозь свет и тень мерещились с утра
Слепящий полдень, море и игра.
И вдруг, подруга! я двоиться стал –
И Заратустра мне на миг предстал…

К мистралю. Танцевальная песнь

О, мистраль, тучегонитель,
Хандроборец, очиститель,
Шумный, я люблю тебя!
Разве мы с тобой не братья,
Разве мог того не знать я,
Что у нас одна судьба?
Вот, в горах, забыв все речи,
Я бегу тебе навстречу
И не чувствую земли:
Ты, что мчишь морские воды,
Как свободный брат свободы,
Обгоняя корабли!
Зов твой гнал меня из ночи,
Рвался я, что было мочи,
Словно знал уже – куда.
Буйной россыпью алмазов
Ты пронесся, светлоглазый,
Ниоткуда в никуда.
И в лучах небесной славы
Видел я тебя, как правил
Колесницей ты богов.
Видел длань твою, о, вольный,
Как она бичом из молний
Погоняла скакунов, —
Видел я, как на лету ты,
Притормаживая круто,
Кувыркался в небосвод.
И с рассветом, точно слезы,
Вертикально – прямо в розы –
Опрокидывал восход.
Там, где тысячью горбами
Спины выросли под нами,
К танцам воля нас вела!
Мы на спинах гнутых пляшем,
Вольно в нас – искусство наше,
И наука – весела!
Мы с цветов себе цветенье
Жадно рвем в вознагражденье
И листочки – на венок!
Пляшем мы, как трубадуры,
В нас ужились две натуры –
Блуд и святость, мир и Бог!
Кто не хват плясать с ветрами,
Кто обмотан весь бинтами
В лазарете чахлых душ:
Горемыки и притворцы,
Остолопы, гуси, овцы –
Прочь из наших райских кущ!
Мы столбы взметаем пыли
Чохом в ноздри, что простыли,
Избегая всех зараз!
Берегитесь, мы смертельны
Там, где жизнь – режим постельный
И подгляд трусливых глаз!
Мы охотники за мраком,
Что торгует тучей всякой
И чернит миры вокруг.
Мы шумим… С твоим ненастьем
И мое бушует счастье,
О, всех вольных духов дух!
Как еще тебя восславить?
Так возьми ж себе на память
Тот венок, что сплел я здесь!
Дальше брось его – ты слышишь? –
Прямо в небо – выше, выше –
И к звезде его подвесь!

Текст публикуется по Веселая наука

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.