Веселая наука

Иконка: Аннотация Фридрих Ницше

Первая книга

22. L’ordre du jour pour le roi

Начинается день: начнем и мы устраивать на этот день дела и празднества нашего всемилостивейшего повелителя, который еще изволит почивать. Его Величество сегодня будет в дурном настроении: поостережемся назвать его дурным; не будем говорить о настроении — постараемся-ка сегодня устраивать дела торжественнее, а празднества праздничнее, чем когда-либо. Его Величество, возможно, даже болен: мы поднесем ему к завтраку последнюю хорошую новость вчерашнего вечера, прибытие господина Монтеня, который так приятно умеет шутить над своей болезнью — он страдает подагрой. Мы примем несколько персон — и прием будет длиться дольше, чем хотелось бы кому-либо: достаточное основание, чтобы рассказать о том поэте, который написал на своих дверях:

   Кто войдет сюда, окажет мне честь; кто этого не сделает, доставит мне удовольствие.

— Поистине это называется вежливо сказать невежливость! И, пожалуй, этот поэт по-своему имел полное право быть невежливым: говорят, что его стихи были лучше, чем сам кузнец рифм. Что ж, он мог сочинить еще много новых и хотел бы возможности уединиться от мира: таков именно смысл его учтивой неучтивости! Напротив, повелитель всегда более достоин, чем его стихи, даже если — однако что мы делаем? Мы заболтались, а весь двор считает, что мы уже работаем и ломаем себе головы: ни в одном окне не зажглось огня раньше, чем в нашем. — Чу! Не колокол ли прозвонил? К черту! Начинается день и танец, а мы не знаем его туров! Итак, придется импровизировать — весь мир импровизирует свой день. Сделаем однажды и мы это, как весь мир! — И тут исчез мой причудливый утренний сон, вероятно, от резкого боя башенных часов, которые только что со всей присущей им важностью возвестили начало пятого часа. Мне кажется, на этот раз бог сновидений захотел потешиться над моими привычками — это моя привычка начинать день так, что я силюсь устроить его аккуратнее и сноснее для себя, и, может статься, я часто делал это слишком официально, слишком по-княжески.
Иконка: К содержанию

23. Признаки коррупции

Обратите внимание на признаки тех время от времени неизбежных состояний общества, которые обозначаются словом коррупция. Стоит только где-нибудь появиться коррупции, как повсюду возрастает пестрое суеверие, а прежняя общенародная вера, напротив, блекнет и чахнет: суеверие — это вольнодумство второго ранга; кто отдается ему, тот выбирает известные подходящие ему формы и формулы и оставляет за собою право выбора. Суеверный человек, по сравнению с религиозным, всегда в гораздо большей степени, чем последний, представляет собою личность, и суеверным будет такое общество, в котором есть уже множество индивидов и тяга к индивидуальному. Рассмотренное с этой точки зрения, суеверие всегда оказывается прогрессом по отношению к вере и знаком того, что интеллект становится независимее и печется о своих правах. Тогда почитатели старой религии и религиозности начинают сетовать на коррупцию — они до сих пор определяли даже словоупотребление и плодили о суеверии кривотолки даже среди свободнейших умов. Будем же знать, что оно есть симптом просвещения. — Во-вторых, обвиняют общество, которое охвачено коррупцией, в расслабленности; в нем действительно падают акции войны и удовольствия от войны, и с тем же рвением, с каким прежде стремились к военным и гимнастическим почестям, начинают теперь гоняться за удобствами жизни. Но по обыкновению не замечают, что та старая народная энергия и страсть, которая столь великолепно смотрелась при войнах и военных играх, теперь переместилась в бесчисленные частные страсти и стали лишь менее заметной; может статься даже, что в состояниях коррупции сила и мощь растрачиваемой нынче энергии народа больше, чем когда-либо, ии индивидуум проматывает ее так, как никогда прежде, — тогда он не был еще достаточно богат для этого!! И, стало быть, именно во времена расслабления кочует трагедия по домам и улицам, где рождаются великая любовь и великая ненависть, и пламя познания ярко вздымается к небесам. — В-третьих, как бы в возмещение за упрек в суеверии и расслаблении, периоды коррупции признаются обыкновенно более мягкими и гораздо менее жестокими по сравнению со старым, более религиозным и более сильным временем, Но и с такой похвалою не могу я согласиться так же, как и с указанным упреком: я могу согласиться лишь с тем, что теперь жестокость рядится в утонченные формы и что ее старые формы отныне не отвечают больше вкусу; но нанесениеран и пытка словом и взглядом достигают во времена коррупции своего апогея — теперь только и создается злоба и удовольствие от злобы. Коррумпированные люди остроумны и злоречивы, они знают, что есть еще другие способы убийства, чем кинжал и нападение, — они знают также, что во все хорошо сказанное верят. — В-четвертых, когда падают нравы, начинают всплывать существа, которые называют тиранами: они суть предтечи и как бы преждевременно созревшие первенцы индивидуумов. Еще немного времени. И этот плод плодов висит уже зрелый и желтый на народном дереве — а только ради этих плодов и существовало то дерево! Когда упадок и равным образом усобицы между разного рода тиранами достигают своей вершины, тогда непременно приходит цезарь, тиран, подводящий итоги, который кладет конец утомительной борьбе за единодержавие, вынуждая саму утомленность работать на себя. В его время индивидуум достигает обыкновенно самого зрелого состояния и, стало быть, культура — самого высокого и самого плодотворного: но отнюдь не ради но его и не через него, хотя высшие люди культуры любят польстить своему цезарю тем, что выдают себя за дело его рук. Истина, однако, в том, что они нуждаются во внешнем покое, ибо беспокойство свое и свою работу держат при себе. В эти времена процветают продажность и предательство, поскольку любовь к вновь открытому ego нынче гораздо могущественнее любви к старому, изношенному, до смерти заболтанному отечеству, и потребность как-нибудь обезопасить себя от страшных колебаний счастья открывает и более благородные ладони, стоит лишь могущественному и богатому выказать готовность ссыпать в них золото. Тогда бывает так мало уверенности в будущем: живут лишь сегодняшним днем — состояние души, при котором все соблазнители ведут свою легкую игру, — но и соблазнять и подкупать позволяют себя лишь на сегодня, сохраняя за собой право на будущее и на добродетель! Индивидуумы, эти настоящие вещи-в-себе и для-себя, как известно, больше заботятся о мгновении, чем их антиподы, стадные люди, потому что они считают себя столь же непредвиденными, как и само будущее; равным образом они охотно водятся с сильными мира сего, потому что они считают себя способными на такие поступки и планы, которые не могут рассчитывать ни на понимание, ни на милость большинства, — но тиран или цезарь понимает право индивидуума даже в его выходках и заинтересован в том, чтобы заступиться за более отважную частную мораль и даже подать ей руку. Ибо он думает о себе и хочет, чтобы о нем думали то, что высказал однажды Наполеон в своей классической манере:

   Я имею право ответить на все, в чем бы меня ни упрекали, одним вечным: это я! Я стою особняком от всего мира, я не принимаю ничьих условий. Я хочу, чтобы подчинялись даже моим фантазиям и находили вполне естественным, что я предаюсь тем или иным развлечениям.

Так говорил Наполеон однажды своей супруге, когда та не без оснований призывала к ответу его супружескую верность. — Во времена коррупции падают яблоки с дерева: я разумею индивидуумов, носителей семян будущего, зачинщиков духовной колонизации и нового образования государственных и общественных союзов. Коррупция — это только бранное слово для осенней поры народа.
Иконка: К содержанию

24. Различное недовольство

Слабые и как бы по-женски недовольные люли изобразительны по части украшения и углубления жизни сильные недовольные — мужчины среди них, продолжая говорить образно, — по части улучшение и обеспечения жизни. Первые обнаруживают свою слабость и женоподобие в том, что время от времени охотно дают себя обманывать и довольствуются уже малой толикой хмеля и мечтательности, но в целом никогда не бывают удовлетворенными и страдают от неисцелимости своего недовольства; поверх этого они являются покровителями всех тех, кто умеет создавать опийные и наркотические утешения, и именно поэтому питают злобу к тому, кто ценит врача выше священника, — тем самым они поддерживают продолжительность действительных бедственных состояний! Если бы в Европе со времен Средневековья не существовало колоссального количества недовольных этого рода, то возможно, что этой прославленной европейской способности к постоянному преобразованию не было бы и в помине; ибо притязания сильных недовольных слишком грубы и, по сути, слишком непритязательны, чтобы нельзя было однажды окончательно успокоить их. Китай являет пример страны, где недовольство в целом и способность к преобразованию вымерли много веков тому назад; но социалисты и прислужники государственных идолов Европы легко смогли бы с помощью своих мер по улучшению и обеспечению жизни создать и в Европе китайские порядки и китайское счастье, допустив, что им удалось бы прежде искоренить те более болезненные, более нежные, женственные, покуда еще изобилующие недовольство и романтику. Европа — это больной, который в высшей степени обязан своей неизлечимости и вечному преобразованию своего страдания: эти постоянно новые состояния, эти столь же постоянно новые опасности, болячки и паллиативы породили вконец ту интеллектуальную чуткость, которая есть почти что гениальность, и во всяком случае мать всяческой гениальности.
Иконка: К содержанию

25. Не предназначено для познания

Существует некое отнюдь не редкое дурацкое смирение, погрязший в котором раз и навсегда оказывается непригодным к тому, чтобы быть учеником познания. Именно: в тот момент, когда человек этого типа воспринимает нечто необычное, он словно бы вертится на ноге и говорит себе:

   Ты ошибся! Где был твой ум! Это не может быть истиной!

— вот же, вместо того, чтобы еще раз острее вглядеться и вслушаться, он бежит, словно запуганный, прочь от необычной вещи и тщится как можно скорее выбросить ее из головы. Его внутренний канон гласит:

   Я не хочу видеть ничего такого, что противоречит обычному мнению о вещах! Разве я создан для того, чтобы открывать новые истины? И старых уже предостаточно.

Иконка: К содержанию

26. Что значит жизнь?

Жить — это значит: постоянно отбрасывать от себя то, что хочет умереть; жить — это значит: быть жестоким и беспощадным ко всему, что становится слабым и старым в нас, и не только в нас. Жить — значит ли это, следовательно: быть непочтительным к умирающим, отверженным и старым? Быть всегда убийцею? — И все-таки старый Моисей сказал:

   Не убий!

Иконка: К содержанию

27. Отрекающийся

Что делает отрекающийся? Он стремится к более высокому миру, он хочет улететь дальше и выше, чем все положительные люди, — он отбрасывает прочь многое, что отягчило бы его полет, и, между прочим, многое, что ему дорого и мило: он жертвует этим своему стремлению ввысь. Эта жертва, это отбрасывание и есть то именно, что единственно заметно в нем: оттого и прозывают его отрекающимся, и как таковой стоит он перед нами, закутанный в свой капюшон и словно душа своей власяницы. Его, однако, вполне устраивает эффект, который он на нас производит: он хочет скрыть от нас свои желания, свою гордость, свои намерения взлететь над нами. — Да! Он умнее, чем мы думали, и так вежлив к нам — этот утверждающий! Ибо таков он, подобно нам, даже когда он отрекается.
Иконка: К содержанию

28. Вредить лучшими своими качествами

Наши силы временами так увлекают нас, что мы не в состоянии больше выдерживать своих слабостей и гибнем от них: мы даже предвидим этот исход и, несмотря на это, не желаем ничего иного. Тогда мы становимся жестокими к тому в нас, что хочет быть пощаженным, и наше величие есть само наше жестокосердие. — Такое переживание, которое мы в конечном счете должны оплатить собственной жизнью, оказывается символичным для всего образа действий великих людей по отношению к другим людям и к их времени — именно лучшими своими качествами, тем, на что только они и способны, они губят множество слабых, неуверенных, становящихся, тщащихся людей и оттого вредны. Может даже случиться, что они в целом только вредят, ибо лучшее в них принимается и как бы испивается такими людьми, которые теряют от него. Как от слишком крепкого напитка, рассудок и самолюбие: они пьянеют настолько, что вынуждены спотыкаться и обламывать себе ноги на всех околицах, куда влечет их хмель.
Иконка: К содержанию

29. Привиратели

Когда во Франции начали оспаривать, а стало быть, и защищать Аристотелевы единства, можно было вновь заметить то, что так часто бросается в глаза и что, однако, видят столь неохотно: налгали себе основания, ради которых эти законы должны были существовать, просто чтобы не признаться себе, что привыкли к их господству и не желают больше ничего другого. И так это делается, и делалось всегда, в каждой господствующей морали и религии: основания и умыслы, лежащие за привычкой, привираются к ней всякий раз, когда иным людям приходит в голову оспаривать привычку и спрашивать об основаниях и умыслах. Здесь коренится великая бесчестность консерваторов всех времен: они суть привиратели.
Иконка: К содержанию

30. Комедия знаменитых

Знаменитые люди, которые нуждаются в своей славе, как, скажем, все политики, никогда не выбирают себе союзников и друзей без задней мысли: от одного они хотят некоего подобия блеска и отблеска своей добродетели, от другого способности нагнетать страх некоторыми опасными свойствами, которые каждый за ним признает, у третьего они крадут его репутацию праздного лежебоки, поскольку это содействует их собственным целям — казаться порою нерадивыми и косными; тем самым остается незамеченным то, что они всегда в засаде; им нужно иметь в своем окружении и как бы в качестве их наличного Я то фантазера, то знатока, то мечтателя-мыслителя, то педанта, но пройдет время, и они уже не нуждаются в них! И так беспрестанно отмирают их окружения и фасады, в то время как все, казалось бы, тщится проникнуть в это окружение и стать их характером: в этом они схожи с большими городами. Их репутация, как и их характер, постоянно меняется, поскольку этой перемены требуют их изменчивые средства, выставляющие напоказ со сцены то одно, то другое действительное или мнимое свойство: их друзья и союзники принадлежат, как было сказано, к аксессуарам этой сцены. Напротив, тем прочнее, тверже и блистательнее должно оставаться то, чего они желают, — хотя и это подчас нуждается в своей комедии и своем спектакле.
Иконка: К содержанию

31. Торговля и дворянство

Продавать и покупать считается нынче столь же обычным делом, как искусство читать и писать; нынче каждый, даже не будучи купцом, обнаруживает в этом достаточную смекалку и изо дня в день упражняется в этой технике, — точно так же, как некогда, в более дикие времена, каждый был охотником и ежедневно упражнялся в искусстве охоты. Тогда охота была обычным занятием, но, подобно тому как она, в конечном счете, стала привилегией могущественных и знатных людей и утратила тем самым характер повседневности и расхожести — оттого именно, что перестала быть необходимой и сделалась предметом каприза и роскоши, — так могло бы однажды статься и с куплей-продажей. Можно вообразить себе такое состояние общества, где ни что не покупается и не продается и где необходимость в этой технике постепенно полностью отпадает; тогда, пожалуй, отдельные личности, менее подчиненные закону всеобщего распорядка, позволят себе куплю-продажу как некую роскошь ощущения. Тогда лишь стала бы торговля благородным занятием, и дворяне, возможно, предавались бы ей столь же охотно, как войнам и политике, в то время как оценка политики, напротив, могла бы совершенно измениться. Уже теперь она перестает быть делом рук дворянина, и не исключено, что в один прекрасный день ее сочтут столь пошлым занятием, что она, подобно всей партийной и злободневной литературе, очутится под рубрикой проституции духа.
Иконка: К содержанию

Фридрих Ницше. Веселая наука. Первая книга. Страницы   1   2   3   4   5   6   Вторая книга   Третья книга   Четвертая книга   Пятая книга

Юмор

Продолжение. К началу
   В чем сущность комического? Задаваясь этим вопросом, мы вступаем на скользкий путь, от чего предостерегают многие авторы. Одни говорили о бессмысленности определения сущности комического, о том, что всякое размышление убивает смех. Другие, не отрицая важность подобного определения, подчеркивали его трудность, а может и невозможность:
   …юмор – область, которая не подлежит определению. И каждая новая попытка определить его приводит только к юмору.
З. Паперный
   Теоретики комического отмечают, что
   ни одному из исследователей… не удалось создать универсального и исчерпывающего определения.
Б. Дземидок
   И это притом, что над проблемой комического более двух тысячелетий работали и психологи, и социологи, и искусствоведы, и филологи, и философы.
   Аристотель говорил:
   Смешное – это некоторая ошибка и безобразие, никому не причиняющее страдания и ни для кого не пагубное.
   Иллюстрируя основные признаки комического, указывают, например, на ситуацию падения на улице важного господина, – падения, сопровождаемого нелепыми телодвижениями, но ни для кого не опасного. Заметьте, что смех тотчас прекратится, если мы увидим кровь или услышим стоны! Вышучивание чего-то дорогого, близкого нам также неуместно и вызывает протест. Отсюда реплики типа Этим не шутят! и анекдоты о неуместных шутках. Известен случай, как петербуржцы, обычно восхищавшиеся остроумием актера П.А. Каратыгина, осудили его, когда он на похоронах брата, В.А. Каратыгина, усиливаясь протиснуться к гробу покойного, не утерпел и сказал каламбур:
   Дайте мне, господа, добраться до братца!
   Неуместный, в том числе невольный каламбур может звучать почти кощунственно – как, например, фраза в телевизионной программе Время
   Землетрясение в Армении потрясло всех советских людей.
20 декабря 1988
   Возникает вопрос: а как же черный юмор, шуточки типа:
Шапочки в ряд, тапочки в ряд –
Трамвай переехал отряд октябрят
   Однако это не нарушает аристотелевский принцип личной безопасности: в черном юморе мы ведь имеем дело не с подлинными ужасными происшествиями, а с вымышленными. Более того, предметом юмора могут стать даже и подлинные трагические события. Василь Быков в повести Карьер пишет о своем герое:
   Агеев знал немало людей, которые о своем военном прошлом, зачастую трудном и даже трагическом, имели обыкновение рассказывать с юморком, посмеиваясь над тем, отчего в свое время поднимались волосы дыбом, находили в ужасном забавное
   Тем самым аристотелевский принцип личной безопасности предполагает, по-видимому, безопасность в настоящем и, возможно, в будущем.
   Особенно трудно определить границы допустимого в случае, когда объектом комического является произведение искусства. Любопытно, что сами авторы гораздо терпимее относятся к комической перелицовке их произведений, чем их горячие поклонники. Вл. Новиков, автор Книги о пародии, указывает целый ряд эпизодов из жизни Жуковского, Пушкина, Блока, Ахматовой и других авторов, которые не прочь были посмеяться над пародийной переделкой своих произведений, а то и провоцировали подобные переделки. Вот, например, эпиграмма, которую поэт XVIII в. В. Капнист написал сам на себя:
Капниста я прочел
         и сердцем сокрушился:
Зачем читать учился!
      Истинные ценности не боятся испытания смехом и даже в какой-то мере в нем нуждаются. Вспомним, как беззаботно смеется пушкинский Моцарт, слушая безбожно коверкающего его музыку трактирного скрипача. И как нетерпим к насмешкам и гримасам Сальери:
Мне не смешно, когда маляр негодный
Мне пачкает Мадонну Рафаэля,
Мне не смешно, когда
         фигляр презренный
Пародией бесчестит Алигьери.
Вл. Новиков
   Признаки комического, выделенные Аристотелем, необходимы, но недостаточны. Вполне очевидно, в частности, что не всякая безобидная ошибка вызывает смех. Так, большинство опечаток могут вызвать лишь досаду. Положим, мы видим опечатки в слове послами:
Высокие договаривающиеся стороны обменялись тослами.
   Не смешно. Почему же вызывает смех другая опечатка в том же слове:
Высокие договаривающиеся стороны обменялись ослами?
   Очевидно, потому, что здесь возникает второй, дополнительный смысл, контрастирующий с первым, – представление о глупости послов, их дискредитация. Казалось бы, сталкиваясь в комическом с чем-то уродливым или, по меньшей мере, не совсем нормальным, мы должны испытывать отвращение или неприязнь. В действительности же это, наоборот, забавляет нас. Исследователи единодушно объясняют это тем, что уродливые явления вызывают у человека, свободного от этого недостатка, ощущение силы, превосходства над кем-либо, довольства собой.
   Итак, комический эффект вызывает не всякая безвредная уродливость, а лишь такое отклонение, которое вызывает возникновение добавочного смысла, второго плана, резко контрастирующего с первым. Слушатель заманивается на ложный путь, а потом маска сбрасывается. Шутка двухчастна, в ней есть исходная точка и вывод, без промежуточных звеньев. Это обеспечивает внезапность перехода и тем самым больший комический эффект.
   Как соотносятся между собой две части шутки? Важный вклад в понимание этого важного вопроса внесли теория обманутого ожидания и теория комического шока. Это – две конфликтующие теории, а между тем правы сторонники как той, так и другой теории. Дело в том, что отношения между частями шутки не сводимы к одному из двух указанных типов. Здесь возможно и то, и другое.
   1) Обманутое ожидание. И.Кант и некоторые другие мыслители подчеркивали, что в шутке наблюдается контраст между ожиданиями человека и конечным результатом. Явление, кажущееся естественным, потом демаскируется как абсурд или ошибка и тем самым дискредитируется. Иллюстрацией может служить такая сценка: рыболов с громадным трудом тянет добычу и вытягивает… старый башмак. Именно по этому типу строится большинство языковых шуток. Вот несколько примеров.
Разговор при приеме на работу
   – Хоpошо, я возьму вашего пpотеже, но он, по кpайней меpе, человек способный?
   – О да, господин диpектоp! На всё.
   В пpиведенном пpимеpе втоpая pеплика, фоpмально подтвеpждая положительную хаpактеpистику, фактически заменяет ее отpицательной, дискpедитиpующей обсуждаемое лицо.
   2) Комический шок. Здесь отношения между частями прямо противоположны описанным выше: явление внешне удивительное оказывается естественным и понятным. Например, мы наблюдаем человека, нелепо размахивающего руками, а потом видим, что это дирижер.
   Образцом языковой шутки такого типа являются контаминации – склеивание двух единиц, например:
   ✓ выдвиженщина выдвиженец + женщина;
   ✓ собакалипсис собака + апокалипсис;
   ✓ дегенерал дегенерат + генерал.
   Комический шок может быть вызван не только необычностью формы, но и необычностью, неожиданностью смысловой. Вот несколько подобных примеров:
   Женщины подобны диссертациям: они нуждаются в защите.
Э. Кроткий
   Мужчина – как клубок: когда женщина выпускает его из рук – он распускается, а когда забирает его в руки – он сматывается.
ТВ-программа Вокруг смеха, 9 ноября 1991
   Интересно, что эта смысловая необычность с развитием науки и техники иногда перестает быть необычностью, и шутка, ее использующая, полностью утрачивает комический эффект. В те дни, когда Л. Кэрролл писал свою сказку Алиса в стране чудес, часы указывали часы, минуты, секунды – но не дни и месяцы. Отсюда его шутка:
   Шляпа достал из кармашка часы, озабоченно посмотрел на них, встряхнул, поднес к уху и опять встряхнул…
   – Какое сегодня число?
— обратился он к Алисе.
   Алиса посчитала в уме, подумала немного и сказала:
   – Четвертое мая!
   – Врут на два дня
, – вздохнул Шляпа.
   Сейчас часы указывают дни и месяцы, никого не удивишь и не позабавишь тем, что они врут на два дня. Шутка утратила свой эффект.
nbsp;  Имеются разные виды юмора – музыкальный, изобразительный, словесный и т.д. Интересно, что иногда может обыгрываться совмещение двух разных видов – например, изобразительного и словесного. Иллюстрацией может послужить помещенное в журнале Крокодил житие одного молодого человека, который:
   ✓ …всегда тянулся к свету;
   ✓ …ночи просиживал за классиками;
   ✓ …когда видел старших, снимал шапку;
   ✓ …дня не сидел без дела;…и вообще далеко пошел.
   Среди различных видов юмора главное место занимает словесный – языковая шутка. Именно здесь функции юмора проявляются особенно ярко.
Функции языковой шутки
   Обычно говорят о разрушающей силе смеха, о дискредитации описываемого.
   Без сомнения, смех – одно из самых мощных орудий разрушения; смех Вольтера бил и жег, как молния
А.Герцен
   …смех – самое страшное оружие: смехом можно убить всё – даже убийство.
Е. Замятин
   И все-таки правильнее говорить не о дискредитации, а о снижении, поскольку понятие шутки, бесспорно, включает и случаи дружеского подтрунивания, любовного подшучивания.
   Там, где дискредитация конкретного описываемого лица или объекта не является основной задачей шутки, на первый план выступают другие функции языковой шутки. Об одной из основных функций шутки хоpошо сказал Н.И.Хмельницкий в «Невском альманахе» за 1846:
   Напав на какое-нибудь слово, игpаю им, как мячиком… Повеpьте, если бы мы почаще игpали таким мячиком, то скоpей бы пpиучились владеть языком, котоpый не довольно еще гибок для языка pазговоpного.
   Сpеди дpугих функций юмора можно указать стpемление pазвлечь себя и собеседника, а также стpемление к самоутвеpждению – тpиумф испpавности собственного интеллекта или же «обнаpужение у дpугих отpицательной чеpты, от котоpой сам наблюдатель свободен, что пpобуждает в нем фаpисейское довольство собой
Д.Батлер
   Самоутвеpждение путем осмеивания окpужающего становится опpавданной небходимостью в некотоpых особых условиях общественной жизни, напpимеp в условиях советского тоталитаpизма.
   Юмор – это убежище, в которое прячутся умные люди от мрачности и грязи, – писал А. Вампилов в записных книжках. — Новая остpота обладает таким же действием, как событие, к котоpому пpоявляют величайший интеpес; она пеpедается от одного к дpугому, как только что полученное известие о победе.
   Итак, шутка – это и замечательный учитель словесности, и забавный собеседник, и великий утешитель-психотеpапевт. С этими функциями связана еще одна важная функция языковой шутки, котоpую можно назвать маскиpовочной. Шутка позволяет обойти цензуру культуры и выразить те смыслы, которые находятся под запретом. Бернард Шоу писал:
   …для правды есть отдушина: то, о чем запрещается говорить всерьез, можно сказать в шутку.
   Выделяются четыре разновидности подобных смыслов.
   1. З.Фрейд справедливо отмечал, что языковая шутка используется иногда для маскировки неприличного. Говорящий прячется за язык.
   2. Другое явление, в котором ярко проявляется маскировочная функция языковой шутки, – это афористика. После XVIII в. она переживает кризис, прописные истины типа:
   Не посягай на чужое добро, или: В отношениях с людьми избегай трений выглядели бы сейчас старомодно-занудными. Однако те же истины в шутливой упаковке – вполне уместны: Уголовников тоже влечет к добру, но, к сожалению, к чужому.
Н. Глазков
   Комментарий для читателей новых поколений: глаголы давать и выбросить использовались в советскую эпоху дефицита вместо продавать, поскольку идея возможности приобрести была важнее идеи за деньги.
   4. Шутка позволяет, наконец, высказывать странные, а то и абсурдные мысли. Ср.:
   Приятно поласкать дитя или собаку, но всего необходимее полоскать рот
Козьма Прутков
   Заря подобна прилежному ученику: она каждое утро занимается
Журнал Сатирикон
   Необходимо, однако, подчеркнуть, что для выражения подобных смыслов необходима «санкция языка» – сходство обыгрываемых слов. И стоит заменить в приведенных примерах выделенные слова другими, пусть близкими по смыслу, как получается полная бессмыслица, не заслуживающая внимания собеседника или читателя. Ср.:
icon: To top   icon: To content   icon: To last page