Веселая наука

Иконка: Аннотация Фридрих Ницше

Пятая книга. Мы, бесстрашные

Carcasse, tu trembles? Tu tremblerais bien
Davantage, si tu savais, ou je te mene

353. О происхождении религий

Действительное изобретение основателей религии сводится, во-первых, к тому, чтобы установить определенный образ жизни и нравственный обиход, действующий как disciplina voluntatis и в то же время отгоняющий скуку; во-вторых, дать интерпретацию этой жизни, благодаря которой она предстает в свете высшей ценности и становится отныне неким благом, за которое борются, а при случае и отдают жизнь. По правде, из этих двух изобретений второе более существенно: первое – образ жизни – обыкновенно уже имеется, но наряду с другими образами жизни и без какого-либо осознания присущей ему ценности. Значимость, оригинальность основателя религии обнаруживается, как правило, в том, что он видит этот образ жизни, избирает его, впервые угадывает, во что его можно употребить, как его можно интерпретировать. Иисус, к примеру, столкнулся с жизнью простолюдья в римской провинции, скромной, добродетельной, угнетенной жизнью: он истолковал ее, он вложил в нее высший смысл и ценность – и тем самым мужество презирать всякий прочий образ жизни, — тихий гернгутерский фанатизм, тайную катакомбную самонадеянность, которая все росла и росла, покуда не ощутила себя готовой к тому, чтобы победить мир. Равным образом Будда столкнулся с тем типом людей, причем рассеянным по всем сословиям и общественным ступеням его народа, которые из косности были добрыми и благосклонным, которые все из той же косности жили воздержанной и почти непритязательной жизнью; он понял, с какой неизбежностью и vis inertiae должен был подобный тип людей вкатиться в веру, обещающую предотвратить возвращение земной юдоли, — это понимание и было его гением. Для основателя религии характерна психологическая непогрешимость в знании определенного среднего типа душ, которые и сами не опознали еще своей принадлежности друг другу. Он и собирает их воедино; основание религии лишь постольку оказывается всегда долгим праздником опознавания.
Иконка: К содержанию

354. О гении рода

Проблема сознания лишь тогда встает перед нами, когда мы начинаем понимать, насколько мы могли бы обойтись без него: к этому началу понимания приводят нас теперь физиология и естественная история животных. Действительно, мы могли бы думать, чувствовать, хотеть, вспоминать, равным образом могли бы мы действовать во всяком смысле слова, и, однако, всему этому не было бы никакой нужды включиться в наше сознание. Жизнь была бы вполне возможна и без того, чтобы видеть себя как бы в зеркале; впрочем, еще и теперь преобладающая часть этой жизни протекает в нас фактически без этого отражения, — и притом мыслящей, чувствующей, волящей жизни, сколь бы обидно ни звучало это для какого-нибудь более старого философа. К чему вообще сознание, раз оно по существу излишне? – Что ж, мне кажется – если соизволят выслушать мой ответ на этот вопрос и заключающуюся в нем необузданную, возможно, догадку, — что утонченность и сила создания всегда находятся в прямой связи со способностью общения человека, а способность общения, в свою очередь, связана с потребностью в общении; при этом последнее понимается отнюдь не в том смысле, что отдельный человек, искусный в общении и разъяснении своих потребностей, непременно должен был бы больше всех обращаться со своими потребностями к другим людям. Но в отношении целых рас и цепи поколений дело, по-видимому, обстоит именно так. Там, где потребность, нужда долгое время принуждала людей к общению, к быстрому и тонкому взаимопониманию, там, в конечном счете, всегда наличествует избыток этой силы и искусства общения, словно бы некое состояние, которое постепенно накопилось и теперь ждет наследника, смогшего бы его промотать. Допустив, что это наблюдение верно, я вправе перейти к догадке, что сознание вообще развивалось только под давлением потребности в общении, — что оно с самого начала было необходимо и полезно лишь в отношениях между людьми и что само развитие его находилось в прямой зависимости от степени этой полезности. Сознание есть, по существу, лишь коммутатор между человеком и человеком – лишь в качестве такового должно было оно развиваться: отшельническим и хищным натурам оно было бы ни к чему. То, что наши поступки, мысли, чувства, движения сами вошли в сознание – по крайней мере, частично, — было следствием нужды, страшно долгое время господствовавшей над человеком: он нуждался, будучи рискованным животным, в помощи, защите, он нуждался в себе подобном, он должен был выражать свою нужду, уметь толком объясняться, — и для всего этого ему необходимо было прежде всего сознавать, стало быть знать, чего ему недостает, знать, каково у него на душе, знать, что он думает. Ибо, говоря снова: человек, как всякая живая тварь, постоянно мыслит, но не знает этого; осознаваемое мышление есть лишь самомалейшая часть всего процесса, скажем так: самая поверхностная, самая скверная часть, — ибо одно только это сознательное мышление и протекает в словах, т.е. в знаках общения, которыми и возвещается начало сознания. Короче говоря, развитие языка и развитие сознания идут рука об руку. Следует добавить к этому, что не только язык служит мостом между одним человеком и другим, но и всякий вообще взгляд, нажим, жест; сознательность наших чувственных впечатлений в нас самих, сила, позволяющая фиксировать их и как бы помещать их вовне, возрастала пропорционально росту необходимости передавать их другим посредством знаков. Изобретающий знаки человек есть одновременно все более остро сознающий себя человек; лишь в качестве социального животного научился он сознавать себя – он и теперь делает еще это, он делает это все больше и больше. – Моя мысль, как видите, сводится к тому, что сознание, собственно, не принадлежит к индивидуальному существованию человека, скорее, оно принадлежит к тому, что есть в нем родового и стадного; оно, как и следует отсюда, достигает утонченного развития лишь в связи с родовой и стадной полезностью, и, стало быть, каждый из нас, при всем желании в максимальной степени понять себя индивидуально, узнать самого себя, всегда будет сознавать только неиндивидуальное в себе, свой средний уровень, — сама наша мысль своей сознательностью – повелевающим в ней гением рода – постоянно как бы набирает большинство голосов и переводится обратно в стадные перспективы. Нет никакого сомнения, все наши поступки, в сущности, неповторимо личностны, уникальны, безгранично-индивидуальны; но стоит лишь нам перенести их в сознание, как они уже не выглядят таковыми… Это и есть доподлинный феноменализм и перспективизм, как я его понимаю: природа животного сознания влечет за собою то, что мир, который мы в силах осознать, есть только мир поверхностей и знаков, обобщенный, опошленный мир, — что все осознаваемое уже тем самым делается плоским, мелким, относительно глупым, общим, знаком, стадным сигналом – что с каждым актом осознания связана большая и основательная порча, извращение, обмеление и обобщение. В конце концов растущее сознание есть опасность, и тот, кто живет среди наиболее сознательных европейцев, знает даже, что это болезнь. Вы догадываетесь, мне здесь нет никакого дела до противоположности между субъектом и объектом: это различение я предоставляю теоретикам познания, которые запутались в сетях грамматики. Это вовсе и не противоположность между вещью в себе и явлением: ибо мы познаем далеко не столь основательно, чтобы быть вправе на такие деления. У нас ведь нет никакого органа для познания, для истины: мы знаем ровно столько, сколько может быть полезно в интересах людского стада, рода, — и даже то, что называется здесь полезностью, есть в конце концов тоже лишь вера, лишь воображение и, возможно, как раз та самая роковая глупость, от которой мы однажды погибнем.
Иконка: К содержанию

355. Происхождение нашего понятия познание

Я беру это объяснение с улицы; я слышал, как кто-то из народа говорил: Он меня опознал, — я спросил себя при этом: что, собственно, понимает народ под познанием? Чего он хочет, когда он хочет познания? Ничего иного, кроме того, чтобы свести нечто чужое к чему-то знакомому. А мы, философы, — разве мы понимаем под познанием нечто большее? Знакомое – значит: все, к чему мы привыкли, так что и не удивляемся больше этому, — наша повседневность, какое-нибудь правило, в котором мы застреваем, все и вся, в чем мы чувствуем себя как дома, — как? разве наша потребность в познании не есть именно эта потребность в знакомом? воля – среди всего чужого, непривычного, сомнительного обнаружить нечто такое, что не беспокоит нас больше? Не должно ли это быть источником страха – то, что велит нам познавать? Не должно ли ликование познающего быть ликованием как раз по случаю вновь обретенного чувства уверенности? Этот философ воображал, что он познал мир, когда свел его к идее: ах, разве это случилось не потому, что ему была так знакома, так привычна идея? что он так мало уже страшился идеи? – О, это довольство познающих! по нему пусть и судят об их принципах и решениях мировой загадки! Если они вновь найдут в вещах, под вещами, за вещами нечто такое, что нам, к сожалению, весьма знакомо, например нашу таблицу умножения, или нашу логику, или нашу волю и влечение, — радости их нет конца! Ибо то, что опознано, — познано – в этом они единодушны. Даже наиболее осторожные среди них полагают, что, по крайней мере, знакомое легче познать, чем чужое; к примеру, методически предписывается исходить из внутреннего мира, из фактов сознания, так как они представляют более знакомый нам мир! Заблуждение заблуждений! Знакомое есть привычное, а привычное труднее всего познавать, т.е. видеть в нем проблему, т.е. видеть его чужим, отдаленным, вне нас самих… Великая уверенность естественных наук по сравнению с психологией и критикой основ сознания – неестественными науками, как почти что можно было бы сказать, — покоится именно на том, что они берут чужое как объект: между тем желание принимать за объект вообще нечужое есть едва ли не полное противоречий и бессмысленное занятие…
Иконка: К содержанию

356. В какой мере Европа будет делаться более художественной

Еще и сегодня – в наше переходное время, когда столь многое перестает носить принудительный характер, — забота о жизни принуждает почти все мужское население Европы к некой определенной роли, к так называемой профессии; некоторым оставляется при этом свобода, призрачная свобода, самим выбирать эту роль, большинству же она навязывается. Результат достаточно странен: почти все европейцы в пожилом возрасте путают себя со своими ролями, они сами оказываются жертвами собственной хорошей игры, сами забывают, как много случая, каприза, произвола распоряжалось ими, когда решался вопрос их профессии, — и какое множество иных ролей смогли бы они, пожалуй, сыграть: ибо нынче уже слишком поздно! При более глубоком рассмотрении на деле из роли получился характер, из искусства – натура. Были времена, когда с категорической уверенностью, даже с благочестием верили в свое предназначение именно к этому вот занятию, к этому вот заработку и просто не желали признавать здесь случайностей, роли, произвола; сословия, гильдии, наследственные привилегии ремесла были в состоянии с помощью этой веры воздвигнуть ту громаду широких общественных башен, которые отличают Средние века и за которыми, во всяком случае, остается признать одно: способность к долговечности. Но бывают и обратные времена, собственно демократические, когда все больше и больше отучаются от этой веры и когда на передний план выступает некая лихая вера и противоположная точка зрения: та вера афинян, которая впервые замечается в эпоху Перикла, та нынешняя вера американцев, которая все больше хочет сделаться верою и европейцев: когда каждый убежден, что способен почти на все, дорос почти до всякой роли, когда каждый испытывает себя, импровизирует, снова испытывает, испытывает с удовольствием, когда прекращается всякая природа и начинается искусство… Греки, впервые принявшие эту веру в роли – артистическую веру, если угодно, — шаг за шагом подверглись, как известно, диковинному и не во всех отношениях достойному подражания превращению: они на деле стали актерами; в качестве таковых они очаровали, завоевали весь мир – и, наконец, даже завоевательницу мира. Но чего я боюсь, что уже сегодня становится осязательным, если есть охота осязать это, так это того, что мы, современные люди, вполне уже стоим на том же пути; и всякий раз, когда человек начинает обнаруживать, в какой мере он играет роль и в какой мере он может быть актером, он становится актером… Тем самым всходит новая флора и фауна людей, которые не смогли бы вырасти в более прочные, более ограниченные времена – или пребывали бы внизу, под гнетом и подозрением в бесчестии, — тем самым наступают всякий раз интереснейшие и сумасброднейшие периоды истории, когда актеры, всякого рода актеры оказываются доподлинными господами. Именно здесь все глубже ущемляется и, наконец, становится невозможной иная порода людей, прежде всего великие строители; строительная сила теперь парализована; исчезает мужество замышлять дальнебойные планы; дает о себе знать недостаток в организаторском гении: кто рискнет еще нынче на такие предприятия, завершение которых исчислялось бы тысячелетиями? Вымирает та старая вера, опираясь на которую человек мог бы рассчитывать, обещать, предупреждать будущее в планах, приносить его в жертву своему плану, — вера в то, что человек лишь постольку имеет ценность и смысл, поскольку он оказывается камнем в каком-либо великом строении; для чего он и должен прежде всего быть твердым, должен быть камнем… Прежде всего не – актером! Короче говоря – ах, это достаточно долго будут еще замалчивать! – если что впредь не будет больше строиться, не может больше строиться, так это – общество в старом смысле слова: для постройки этого здания недостает уже всего, прежде всего материала. Все мы уже не представляем материала для общества: вот истина, которая вполне своевременна! Мне нет дела до того, что временами еще самый близорукий, возможно, честнейший, но во всяком случае скандальнейший тип человека, из ныне существующих, наши господа социалисты, верят в почти противоположное, надеются, грезят, прежде всего кричат и пишут: их программный лозунг свободное общество читают уже на всех столах и стенах. Свободное общество? Да! Да! Но знаете ли вы, господа, из чего его строят? Из деревянного железа! Из прославленного деревянного железа! И даже еще не деревянного…
Иконка: К содержанию

Фридрих Ницше. Веселая наука. Первая книга   Вторая книга    Третья книга   Четвертая книга   Пятая книга   Страницы   27  28   29   30   31   32   33   34   35

Из Михаила Прохоровича

Окончание К началу
Цифирная счетная мудрость
   Русские математические рукописи XVI в., за редкими исключениями, озаглавлены одинаково: Книга, рекома по гречески арифметика, а по немецки алгоризма, а по русски цифирная счетная мудрость.
Просто цитата
Куб вместит в себя по диагонали квадрат, площадь которого больше площади одной его грани. В 4-мерный куб впишется обычный куб, объем которого больше одной гиперповерхности гиперкуба. А в n-мерный куб с ребром в 1 мм войдет океанский корабль и весь наш 3-мерный мир, если только n достигнет нужной величины.
Большая кружка
   Ньютон говорил:
   По словам матери, я родился таким маленьким, что меня можно было выкупать в большой пивной кружке.
Как Эйнштейн ходил по борделям
   Известный физик Отто Штерн приходился родственником Эйнштейну и несколько лет проработал у него ассистентом.
   Штерн рассказывал уже своему ассистенту, Отто Фришу, как они с Эйнштейном вместе ходили по борделям, поскольку это были тихие и спокойные места, где ничто не мешало говорить о физике.
Чем занимаются химики
   Слугу Йенса Якоба Берцелиуса однажды спросили, чем занимается его ученый хозяин. Слуга ответил:
   — Я достаю утром из шкафа порошки, кристаллы и жидкости. Он приступает к работе и все это перемешивает в большой посуде. Затем он все полученные растворы переливает в другую, меньшую, приготовленную мной посуду. А потом он все это выливает в ведро, которое я ежедневно выношу на свалку.
   Эта история напомнила мне бабушкино высказывание о зяте-химике:
   — А что он на работе делает — переливает из пробирки в пробирку…
Пророк Дирак
   Вольфганг Паули говорил:
   — Бога нет, и Дирак — пророк его.
Отделил мух от котлет
   Марвин Гольдбергер однажды столкнулся с отвратительного вида интегральным уравнением, которое выглядело весьма неопрятно. Он разделил члены уравнения на две группы: G(x) — хорошие по иксу и H(x) — ужасные по иксу.
Научные претензии
   Научный руководитель Валерия Грубина, аспиранта-философа, был недоволен тем, что Грубин употребляет в диссертации много иностранных слов. Свои научные претензии он выразил так:
   — Да х*ли ты вы*бываешься?!
Как понять, что круг читателей исчерпан
   Мы ограничили срок подачи материалов началом этого года, но поток писем не прекращается до сих пор. Только когда их количество перевалило за 2πR, где R — наш тираж, мы поняли, что круг читателей исчерпан и некоторые повторяются.
Как вычислять число π
   Группе французских физиков-экспериментаторов во главе с доктором де Магогом удалось измерить число π с точностью до одной миллионной доли процента. Они измерили постоянные Планка. Они измерили постоянные Планка h и

Картинка: Формула Планка

   определив таким образом 2π. Остальное было делом техники.
Военная загадка
   Загадка из книги Гельфанда, Львовского, Тоома Тригонометрия: военные пользуются единицей измерения углов тысячная. По определению, тысячная — это 1/3000 развернутого угла. Чему равно число π у военных?
Надо быть осторожнее с русскими
   В 1712 Лейбниц повстречался с Петром I, который предложил философу принять участие в разработке правовой реформы для России. Идея стать русским Солоном привела Лейбница в восторг. Однако, узнав о планах мыслителя, герцог Антон Ульрих в шутку посоветовал ему быть осторожнее с русскими и их правовой системой, а то как бы вместо Солона не оказаться апостолом Андреем, который явился крестить Киевскую Русь и в результате закончил свою жизнь на кресте.
На смертном одре.
   Французский математик Шарль Боссю опасно заболел. Он ослабел и уже не отвечал на вопросы.
   — Да он уже не дышит, — сказал кто-то из присутствующих.
— Подождите, — перебил другой. — Я его спрошу: Боссю, квадрат 12?
— 144,
— послышался в ответ слабый шепот больного.
Теорема Эренфеста
   Всякий человек обедает в ресторанах до тех пор, пока ему не надоест; тогда он женится.
Вычислил…
   Английский математик Абрахам де Муавр в престарелом возрасте однажды обнаружил, что продолжительность его сна растет на 15 минут в день. Составив прифметическую прогрессию, он определил дату, когда она достигла бы 24 часов — 27 ноября 1754. В этот день он и умер.
Ученый ≠ научный работник
   Рассказывают, что Лев Ландау не выносил, когда его и его коллег называли учеными.
   — Учеными, — говорил он, — бывают собачки, да и то после того, как их научат. А мы — научные работники.
Человеческая природа
   Немецкий математик Мориц Паш объясняет существование внушительного числа людей, которые не понимают математику тем, что… математическое мышление по своей сути противоположно человеческой природе.
Благодарность железнодорожникам
   Два английских физика опубликовали в солидном журнале статью Наблюдаемые в космическом пространстве признаки взаимодействия холодной материи с самой собой. Статья заканчивается так:
   Авторы благодарят Западно-английскую железную дорогу за постоянные опоздания ее поездов, предоставившие нам достатогчно времени для предварительного обсуждения этой проблемы.
Самая длинная аббревиатура
   Самой длинной аббревиатурой из реально существовавших являетс
НИИОМТПЛАБОПАРМБЕТЖЕЛБЕТРАБСБОР МОНИМОНКОНОТДТЕХСТРОМОНТ
   — Научно-исследовательская лаборатория операций по армированию бетона и железнобетонных работ по сооружению сборно-монолитных и монолитных конструкций отдела технологии строительно-монтажного управления Академии строительства и архитектуры СССР.
Шарообразная диссертация
Аспирант в своей диссертации допустил несколько театральных выражений, чем навлек гнв руководителя:
   — Ты сначала защитись, а потом выпендривайся! Когда будет степень, тогда будешь писать, как хочешь! А диссертация должна быть серой, чтобы не бросалась в глаза и не раздражала оппонентов. А еще она должна быть круглой, как шарик, чтобы на экспертизе в ВАКе не было за что зацепиться!
Плотность льда
   В учебнике по физике для 8 класса с грифом Министерства образования Республики Беларусь указана плотность льда при нормальном атмосферном давлении и температуре 20°.
Спасение утопающих — дело рук самих утопающих
   Известный русский математик М.В. Остроградский долго бился над решением задачи, которая была камнем преткновения для математиков мира.
   Однажды, будучи в Париже, он решил обратиться за консультацией во Французскую академию наук, славившуюся своими математическими достижениями. Там долго медлили, а потом пришел ответ:
   Эту задачу может решить только один человек — русский профессор Остроградский. Он живет в Петербурге. К нему вам и следует обратиться.

Текст публикуется по Михаил Прохорович. E = mc3

Из Геннадия Аминова

Оскар Уайльд в дебрях пустыни
На основе недетских сочинений
   Хотя многие английские писатели часто являются сторонниками критического реализма, но не очень многие, т.к. были и другие, например, Оскар Уайльд, который прославился своим гиденизмом. Он был индивидуалистом, умнейшим человеком, но не был эгоистом, наоборот, он понимал, что кроме его я есть еще миллионы я – это угнетало его. Он думал, что искусство – ложь абсолютная истина, а правда – вредная и нездоровая способность. Ему нравилось отрицать то, что жизнь берет перевес и изгоняет искусство в дебри пустыни. Он воспринимал это так, что метод реализма обречен на провал. По его мнению, вещи существуют потому, что мы видим что и как, а красота зависит от искусства, в котором мы все находимся.
   Тогда он написал Портрет Дориана Грея. В этой книге он размышляет о том, как развивается жизнь Дориана Грея, несмышленого юнца невероятной красоты, который безнравственно падал ко дну. На него начинает проповедовать лорд Генри устами Уайльда и в конце концов высказывает ему весь свой эстетизм. Всю свою теорию о красоте он экспериментирует через Грея. Дориан уже втягивался в эту теорию, но внезапно отметил, что портрет обезображивается. Будь Грей человеком умным или элементарно соображающим, после одного-двух преступлений он бы успокоился и постарался сделаться лучше, но он этим не сделался, а стал входить во вкус.
icon: Next