Толстой обращался к различным видам юмора, распространенным в западной культуре, включая шутку, сатиру, пародию, иронию, водевиль и т.п. С античности виды юмора различались в зависимости от контекста и цели. Объединяющий друзей игровой смех весьма отличен от осмеяния, которое Стивен Холливелл в работе о греческом юморе определяет как смех презрения, превосходства или торжества, используемый для манифестации или разжигания вражды. Европейская юмористическая традиция в значительной части опирается на разные аспекты осмеяния и, восходя через Гоббса к страху древних греков оказаться объектом вражеских насмешек, может рассматриваться в терминах теорий превосходства и несовместимости. В современном контексте этому соответствует смех над неуместным или неестественным. Смех в кругу друзей — это смех совсем иного рода; его будет правильно отнести к юмору, нацеленному на эмоциональную разрядку. В этом случае смех выступает как созидательное действие, призванное объединить шутника и аудиторию.

В то время когда писалась Война и мир, задиристые юмористические журналы были новым явлением в российской печатной жизни. Комизм установленных Толстым ассоциативных связей между Пьером и медведем хорошо соотносился с тогдашними культурными веяниями, но практически игнорировался последующей критикой.

Серьезность Толстого принималась как нечто очевидное, а его подчеркнутое внимание к жизненным урокам и дилеммам казалось несовместимым с юмором. К 1863, когда была начат роман, Толстой успел разработать несколько потенциально юмористических сюжетов в таком строгом ключе, что даже кривая усмешка явно исключалась. Французский критик и исследователь Жорж Нива, сравнивая роман Толстого Семейное счастие со Школой жен Мольера, отметил, что, несмотря на тематическую близость, у Толстого нет ни грамма юмора.

Сказано, возможно, слишком сильно, но различия действительно бросаются в глаза. Мольер высмеивает героя, который растит юную селянку вдали от мира с целью воспитать для себя безупречную жену — и в итоге узнает, что та завела любовника. Средних лет герой Семейного счастия тоже растит себе идеальную жену, но его неудача, в отличие от неудачи мольеровского Арнольфа, имеет скорее трагический характер как для невинной воспитанницы, так и для несостоявшегося жениха. Столь же сомнительная партия описана Толстым в Казаках, но комический потенциал опять же не используется. Дворянин Оленин отказывается от возможной женитьбы ради военных приключений на Кавказе, влюбляется в местную девушку, мучительно обдумывает, как ввести ее в свою великосветскую жизнь, но оказывается отвергнут — поворот, который мог быть в высшей степени комичным, однако подается разве что с налетом иронии. Подобные мезальянсы не раз высмеивали Островский, Гоголь и Салтыков-Щедрин; тот же печальный сюжет с сочным комизмом живописал Павел Федотов. Их критический настрой был очевиден. Здесь можно вспомнить комедию Островского Бедность не порок, в которой богатый отец замышляет выдать дочь за старого купца, или цикл написанных незадолго до освобождения крестьян очерков Салтыкова-Щедрина и его короткую пьесу Выгодная женитьба — все на ту же тему. Сюда, разумеется, относится и знаменитый Неравный брак художника В. Пукирева, изображающий венчание стареющего чиновника и совсем юной невинной девушки: отталкивающий священник выступает пособником в этом неблаговидном деле, а на заднем плане шепчутся циничные наблюдатели.

И. Репин. Л.Н. Толстой, пишущий за круглым столом в Ясной Поляне

Если в принципе допустить наличие юмора у Толстого, можно заметить, что он не чужд мягкой иронии — например, в Детстве, где его старый учитель-немец изображен комически, но в то же время с симпатией. Толстой также наследовал главной традиции русского литературного юмора — насмешке и сатире, доходящим порой до жестокости. Гоголь, Островский и Салтыков-Щедрин нередко высмеивали протагонистов без капли сочувствия, которое обнаруживал более тонкий юмор Пушкина. Достоевский очень язвителен в Селе Степанчикове и его обитателях, a и еще в нескольких вещах — хотя он умел вызвать у читателя и сострадательный смех. Так или иначе, у В. Проппа, исходившего из русской культурной ситуации, были все основания описать насмешливый смех как наиболее распространенный и часто встречающийся. Толстой ценил такой юмор. Он несколько раз упоминает Островского в дневнике за 1857 и пишет напротив фамилии Салтыкова-Щедрина: