 К. Глинка
7. Абстрактные анекдотыПример 18. Пример 19. Следует признаться, что разработанная теория была не в состоянии объяснить природу смешного абстрактных анекдотов. В них нет общей для всего смешного черты. В них нет загадки, неопределённости, того светящегося противоречия, которое следует разгадать в анекдоте обычном и получить от этого напряжения интеллекта удовольствие, приводящее к взрыву смеха. Но над этими анекдотами смеются, смеются искренне, значит что-то в них есть. И это что-то нуждается в разъяснении. Без этого наша теория повиснет в воздухе. Проанализируем следующий анекдот. Пример 20. По стене ползет кирпич, видит — висит календарь. – Который час? – спрашивает кирпич. – Среда, – отвечает календарь. – Ура! – обрадовался кирпич, – Скоро лето!
В обычном анекдоте недоразумение, вызванное диалогом между кирпичом и календарём, было бы расшифровано в последней фразе и расшифровано логичным образом. Все концы сошлись бы. А здесь все нити остаются оборванными. Отсутствует смысл, логика.
Попробуем подойти к анализу этого класса анекдотов так же, как мы делали это в предыдущих разделах. Обобщим факты:
✓ Абстрактный анекдот существует. Это реальность.
✓ Он доставляет слушателям удовольствие. Искреннее удовольствие.
✓ Этот класс анекдотов – для подготовленных слушателей. Можно предположить, что слушатели устали от обычных анекдотов и возник запрос на нечто новое, экстравагантное, как это происходило в стихах, живописи, музыке. Новое в искусстве создаётся вначале для избранных, объевшихся привычными формами знатоков. Если неподготовленный читатель раскроет сборник Велимира Хлебникова, он вскоре его и… закроет. Четырёхстопный ямб куда милее. Если человек, пожелавший стать любителем живописи, начнёт знакомство с ней с полотен Пикассо или Гогена, он вряд ли найдёт в их картинах отдохновение сердца. Его потянет на Шишкина, Репина, Рафаэля. То же и с современными формами классической музыки. Читатель, хоть раз побывавший на концерте модернистской музыки, согласится, что это, пожалуй, единственное, что нельзя назвать тихим ужасом. Вагнер и Чайковский несравнимо лучше. Но профессионалам и настоящим любителям, которые превзошли традиционное искусство, оно может в конце концов наскучить, исчерпать себя. Им не интересны Шишкин и Пушкин. Они сыты Утром в сосновом лесу, Русланом и Людмилой и Щелкунчиком. Им нужны новые формы. В юморе такой формой стал абстрактный анекдот. Легче всего было бы определить абстрактный анекдот, как анекдот бессмысленный. Но подобное определение не пояснит нам, почему люди смеются над этими анекдотами и… смеются в нужном месте, то есть, одновременно. Именно в этой одновременности будем искать ключ к их пониманию. Как было рассмотрено ранее, все анекдоты строятся по стандартной схеме. В любом из них есть момент, которого слушатели ждут, боясь пропустить. Это и есть развязка, завершающая фраза, punch line. О приближении punch line слушатели обычно догадываются по ходу рассказа, а сама она является, как правило, завершающей фразой или словом. После неё следует короткая пауза, во время которой слушатели ищут ответ на загадку, соль анекдота. В абстрактном анекдоте присутствуют все эти элементы, кроме одного: в нём нет разгадки. Но опытный слушатель знает, что разгадка должна быть и что ему под силу найти её за 1 – 2 сек. Но он её не находит. И тогда… он приходит к пониманию, что разгадки нет, ему подсунули ловко сфабрикованный суррогат. И он смеётся. Над чем, над собой, что его так ловко одурачили? Вернёмся на две фразы назад: слушатель приходит к пониманию – вот оно! Загадка состоит именно в том, что её не просто нет, но нет там, где в настоящем анекдоте она должна была бы находиться. Слушатель находит пустое место и с торжеством показывает на него: Вот оно, вот здесь должна быть соль анекдота! Я узнал это место! Я – настоящий знаток юмора!
Поверим такому слушателю, что анекдотное искусство ради искусства тоже имеет право быть. Автор честно признаётся, что абстрактные анекдоты не занимают видного места в его сердце. Теперь мы можем дать более глубокое определение: Соль абстрактного анекдота состоит в отсутствии смысла там, и именно там, где он находится в анекдотах обычных.
Абстрактные анекдоты – это юмор, построенный на юморе. Для военных анекдотов питательной почвой служит быт и работа военных, для скабрезных шуток – секс во всех его проявлениях. Питательной почвой для абстрактных анекдотов служит сам юмор. На нём они построены и на нём, можно сказать, паразитируют. Правда, не все авторы и пользователи абстрактных анекдотов разделяют эту точку зрения. Приходится с огорчением признать, что в рубриках абстрактных анекдотов всё чаще можно увидеть и обычные. С абстрактными их объединяет не построение анекдота, но вторичные признаки: кирпичи, бегемоты, коровы, утюги и пр. Мы не исследовали абстрактные анекдоты в предыдущих рассуждениях. Теория наша возникла до того, как абстрактные анекдоты появились на свет, поэтому они не были предметом рассмотрения. Но теория оказалась способной объяснить и то, что не было первоначально предметом анализа. Она оказалась более универсальной, чем объект исследований. И это внушает оптимизм.
 ЗаключениеПодведём итоги. Уже в первых письменных источниках, оставленных нашими отдалёнными предками, имеются свидетельства того, что юмор был с нами всегда. Человечество развивалось, появлялись науки, сначала естественные, затем инженерные, а за ними — философские. С началом философии начались исследования юмора. Не все письменные источники дошли до нас, но то, что уцелело, не оставляет сомнений, что смешное всегда занимало великие умы основоположников и корифеев науки о человеке и обществе. Общество шло вперёд, учёные умы всё глубже проникали в тайные глубины человеческой души. Но вместе с науками о человеке развивался и человеческий юмор. Грубые комедии Аристофана, веселившие древних греков, превратились в утончённое искусство, за хитроумной вуалью которого было всё труднее рассмотреть истину, глубинные, корневые истоки привычки смеяться над себе подобными. Многие исследователи полагали, что они раскрыли загадку смеха, открыли завесу вечного и мистического искусства. Но появлялись новые исследователи и задавали вопросы, на которые прежние теории не могли дать ответа. Почему человек смеётся? Зачем он смеётся? Как найти формальное отличие смешного от несмешного? Эти вопросы оставались без ответа. Для объективной оценки разработанной теории вспомним, в каком состоянии находилась теория юмора до настоящей работы. Доверимся мнению Сальваторе Аттардо как наиболее сведущего авторитета в данном вопросе. К тому же, доктор Аттардо редактирует International Journal of Humor Research и через его руки проходят все публикации в этом наиболее представительном печатном органе. Согласно С. Аттардо, существуют три группы теорий смешного, а именно: | несоответствие | враждебность | высвобождение | | контраст | агрессия | возвышение | | | превосходство | освобождение | | | триумф | экономия | | | осмеяние | | | | унижение | |
| Гасан Гусейнов. Почему истина в вине?
Русский читатель знает латинское выражение со школьной скамьи в очень правильном контексте. Незнакомка Александра Блока и должна, по совести, называться Истина в вине. Давайте мы с него и начнем. Блок писал: И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
In vino veritas! кричат.
и
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
Кто эти пьяницы с глазами кроликов? Откуда фатальная импотентность героя? Ну как же, ведь все души моей излучины
пронзило терпкое вино
В советское время правильно делали, что это стихотворение печатали в изданиях Блока для детей, но все-таки не преуспели в пропаганде здорового образа жизни. А все потому, что в советское время запрещено было говорить о главном — о влиянии на Блока философа и поэта Владимира Соловьева, который в своей замечательной и знаменитой статье Жизненная драма Платона совершенно в духе последнего полагает хлеб и вино, наряду с огнем, философией и эротикой брака, главными цивилизаторами человечества.
Страдания героя лирического стихотворения Блока — это двойная истина. Одна ее сторона в том, что совсем без вина, без Диониса, герой не может схватить истину с синими глазами. Но и захлебнувшись вином, очутившись в обществе пьяниц с глазами кроликов, становишься совсем беспомощным, едва-едва успеваешь Незнакомку написать, облагодетельствовать человечество своим гением, но самому — остаться без Софии.
Это обоюдоострое содержание греческой формулы, которая лучше известна в латинском переводе in vino veritas, in aqua sanitas, восходит к платоновским Законам, которые, в свою очередь, опираются на греческие традиции винопития, причем не в их аттическом, а в крито-лаконском изводе. Рисуя в своем сардоническом проекте идеальное государство, Платон прямо говорит, что мудрый законодатель пользуется вином целенаправленно, полагаясь на старую традицию. В юности, до достижения совершеннолетия, вина пить не полагается, поскольку в это время человек еще хорош и истины не скрывает. Об этом герои Платона подробнее говорят в диалоге Минос. А потом, после 18 лет, пить ему нужно обязательно, но не допьяна, а ровно до того состояния, когда язык развяжется, чтобы человек мог свободно высказывать то, что на самом деле думает и знает. Афинянин в Законах говорит о вине как о напитке, возбуждающем бесстрашие, чрезмерную отвагу, к тому же несвоевременную, недóлжную: Сперва он делает человека, который его пьет, снисходительным к самому себе; и чем больше он его отведывает, тем большими исполняется надеждами на благо и на свою мнимую силу. В конце же концов он преисполняется словесной несдержанностью, точно он мудр, своеволием и совершенным бесстрашием, так что, не задумываясь, говорит и делает все, что угодно.
Итак, поверхностное благо, которое законодатель получает от спаивания своих сограждан зрелого возраста, — это сведения об их настоящих мыслях и настроениях. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Но это, как уже было сказано, только поверхностное и легко рвущееся знание.
Подлинная задача умеренного винопития совсем в другом. Его Платон противопоставляет всяким телесным упражнениям — подобно Уинстону Черчиллю, который говорил, что с удовольствием занимался бы джоггингом по утрам, если б от быстрой ходьбы у него лед из виски не выпрыгивал. Но это я к слову. Послушаем Платона, который говорит, что как раз в тех состояниях, испытывая которые мы по своей природе становимся смелыми и отважными, и надо упражняться, как можно менее преисполняясь бесстыдством и дерзостью и боясь совершить, испытать или сказать что-либо постыдное. — Что же делает нас способными на постыдное?
— спрашивает Платон. Да вот же оно: Гнев, страсть, наглость, невежество, корыстолюбие, трусость. Кроме того, еще: богатство, красота, сила и все пьянящее наслаждением и делающее нас безрассудными. Можем ли мы назвать какое-нибудь другое удовольствие, кроме испытания вином и развлечениями, более приспособленное к тому, чтобы сперва только взять пробу, дешевую и безвредную, всех этих состояний, а уж затем в них упражняться? Конечно, при этом необходимы некоторые предосторожности.
Обсудим же, как лучше испытать сварливую и вялую душу, из которой рождаются тысячи несправедливостей: путем ли личных с ней общений, причем нам будет грозить опасность, или же путем наблюдений на празднестве Дионисий? Чтобы испытать душу человека, побеждаемого любовными наслаждениями, вверим ли мы ему собственных дочерей, сыновей и жен, подвергая опасности самые дорогие для нас существа, только для рассмотрения склада его души? Приводя тысячи подобных примеров, можно было бы говорить бесконечно в пользу того, насколько лучше это безвредное распознавание во время забав. Мы полагаем, ни критяне, ни другой кто не могут сомневаться, что это весьма удобный способ испытать друг друга. К тому же он превосходит остальные способы испытаний своей дешевизной, безопасностью и быстротой.
Итак, искусство винопития нужно законодателю, чтобы распознать природу и свойства душ, и поэтому является частью государственного управления. Эта теория Платона строилась, конечно, и на мифологической традиции. Культ Вакха Освободителя и предполагал обязательство граждан познавать истину, мешая кровь Диониса со слезами нимф. Метафорой истины остается глоток вина и в христианских обрядах.
В Новейшее время в роли законодателя в частном порядке может выступать и одиночка, например писатель. В русской литературе таким был Федор Михайлович Достоевский. Как мало кто, понимал великий писатель платонический смысл винопития. Но до определенной черты, на которой истина испаряется за исчезновением любви. Это познавательное винопитие мы встречаем и в Подростке, и в Преступлении и наказании. А вот как в Селе Степанчикове Бахчеев противопоставляет суетное светское знание свободного человека хмельной автаркии холопов. А на что холопу знать по-французски, спрошу я вас? Да на что и нашему-то брату знать по-французски, на что? С барышнями в мазурке лимонничать, с чужими женами апельсинничать? разврат — больше ничего! А по-моему, графин водки выпил — вот и заговорил на всех языках. Вот как я его уважаю, французский-то ваш язык! Небось, и вы по-французски: тра-та-та! тра-та-та! вышла кошка за кота! — прибавил Бахчеев, смотря на меня с презрительным негодованием. — Вы, батюшка, человек ученый — а? по ученой части пошли?
— Да… я отчасти интересуюсь…
— Чай, тоже все науки превзошли?
— Так-с, то есть нет… Признаюсь вам, я более интересуюсь теперь наблюдением. Я всё сидел в Петербурге и теперь спешу к дядюшке…
Нашему брату, все еще спешащему к дядюшке, к познанию, к французскому языку, целый графин водки, пожалуй, многовато. Это потом, в старости, расставшись со свободой, когда уж не полимонничаешь и не поапельсинничаешь, можно отдавать весь долг Дионису сполна. За то, что, по слову Платона, Дионис «даровал людям вино как лекарство от угрюмой старости». И в этом — третье и последнее значение выражения ἐν οἴνῳ ἀλήθεια. |
Дорогой Редакции
, where α and q are parameters.
.
